Пора домой

А Машенька думала, что как бы Егор ни относился к брошюре «Революция и молодежь», у них все происходит в точности по двенадцати половым заповедям революционного пролетариата, то есть их половая связь является именно завершением глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту половой любви, как писали в этой брошюре. Меж тем у нее переменилось ощущение собственного тела и сама походка. Она больше никуда не спешила, ступала уверенней, тверже, ощущая стопами внутренние токи земли и от этого делаясь будто сильней. Она нечаянно переняла у Егора манеру глядеть слегка свысока, запрокинув голову. Он подсказал ей, что сумку с книгами можно носить на спине, надев лямки на оба плеча. Так было гораздо удобнее, и образ мученицы, который она только недавно примеряла на себя, теперь казался нелепым. Зачем вообще мучиться, если она просто выполняет свою работу, а это далеко не подвиг. Егор вышагивал широко, выкидывая ноги вперед и вечно что-то насвистывая. Казалось, этот человек и по жизни шагал легко, минуя невзгоды, не обращая внимания на такие мелочи, как задержка жалованья, которая прочими переживалась довольно остро, словом, этот человек просто «умел жить», а что в этой фразе было особенного? Нет, что плохого? Егор просто доказывал всем, что можно жить легко и радостно даже на те невеликие деньги, которые получали рабочие за свой труд, и что человеку в общем-то надо не бог весть сколько. У Егора случались свежие пряники, диковинные в рабочем общежитии, он водил Машеньку в кино по рабочему абонементу – выходило гораздо дешевле, хотя вообще был не из прижимистых. Дважды смотрели «Сорок первый», в котором лучший стрелок красного отряда Марютка стреляла в спину своему любимому, пленному поручику-аристократу, когда тот хотел сбежать к своим. У Машеньки в голове почему-то застряла фраза из этого фильма про конфеты, измазанные кровью, и после этого некоторое время пряники не лезли ей в горло. Машенька соображала про себя, а смогла бы она убить Егора, если бы он в случае войны сбежал к финнам… Про угрозу войны с Финляндией она было как-то совершенно запамятовала, захваченная своей любовью, и все же мысль не отпускала:

– А ты бы смог меня убить? – она наконец спросила напрямую, когда однажды они вышли из общежития в белый морок полдня, чуть прихваченного заморозком. Острый воздух наполнил легкие, отчеркнув неожиданное открытие собственного наличия в мире.

– Что? – переспросил Егор, и его дыхание тут же обозначилось паром.

– Ну, допустим, начнется война с Финляндией и я решу перейти на сторону белофиннов…

– Хорош заливать-то. Перейдет она, пламенная революционерка… – подняв воротник пальто и натянув кепку на уши, Егор бесстрастно шагал вперед.

– Ладно, ты прав, не перейду. Ну а если я совершу против тебя что-то очень плохое.

– Что? – отрывисто спросил Егор, теперь явно нервничая.

– Ну, такое, что человеку никак простить нельзя, даже самому близкому.

Захлебнувшись морозным воздухом, Егор остановился и, неожиданно схватив ее за плечи, развернул к себе:

– Скажи, что ты такое сделала? Маша, что натворила?

Черты его лица исказились, во взгляде прорезалась странная жесткость, и Машенька сперва даже испугалась, но потом решила подыграть:

– А если я признаюсь, что будет? Ты меня убьешь, ведь правда? Как классового врага?

– Да какого там классового… Маша! Я не хочу тебя убивать!

– Не хочешь и все-таки убьешь? – Она уже не могла остановиться. – Как Марютка своего синеглазого?..

Егор, все еще стискивавший ее плечи, тотчас обмяк, губы его дрогнули будто в плаче, но через мгновение расхохотался – громко, отрывисто, почти истерично, четко выговаривая «ха-ха-ха», и Машеньке невольно вспомнились агатовые галки с красным зевом на пустыре, в тот самый день, когда она несла книги в столярку, еще не зная, что сегодня встретит Егора.

– Ты, Машка, у меня полная дура, ха-ха-ха, если всерьез… да ну тебя! Это же просто кино. Они на слезу давят, ха-ха-ха…