Пора, мой друг, пора

Кажется, я начинал понимать секрет: надо работать без утайки, я не должен бояться бумаги – это самый близкий мой друг. Все, что я скрою, обязательно вылезет потом, но уже в смешном, окарикатуренном виде. В конце концов писательство – это то, что прежде всего нужно мне самому, то, что помогает мне, каждую минуту сжимает в энергетический ком, и я не должен хитрить в этом деле. Лицом к лицу с бумагой я не должен стыдиться самого себя – ни своей глупости, ни своих так называемых сантиментов. Я простой человек, имеющий отношение ко всем прохожим и проезжим, я такой же, как все они. И я им нужен – вот в чем штука, без этого дело не пойдет.

Я успокаивался. В полном спокойствии я работал и в полном спокойствии посещал редакции – не напечатают сейчас, напечатают потом. Я очень прочно успокоился за несколько месяцев, но кончилась какая-то часть работы, и я стал думать: не слишком ли?..

…За поворотом шоссе возникла в темноте подсвеченная прожектором белая каменная игла – обелиск в память павших десантников. И полон был мир для меня любви к погибшим моим братьям.

– Вы Есенина любите? – вдруг спросил шофер.

– Люблю, конечно, – ответил я.

– Почитать вам стихотворения Есенина?

– Давай.

«Ты меня не любишь, не жалеешь…», «Может, поздно, может слишком рано…», «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…», «Вы помните, вы все, конечно, помните…» – читал шофер.

Я тоже пытался что-то читать, но сбивался, и он меня поправлял и читал дальше безошибочно. Он знал уйму стихов Есенина. Мы неслись по лесу, фары пробивали лес, и в глубине за соснами возникали фантастические очертания кустарника. И полон был лес для меня призраков, призраков моей любви, которые маячили из-за потухших костров, смешных и милых призраков.

– А его поэму «Проститутка» ты знаешь? – спросил шофер.

– Нет, не знаю такой.

– Ну, так слушай.

И вдруг после есенинских стихов последовало длинное графоманское сочинение о юной проститутке, сочинение с немыслимым ритмом, безобразное, сальное…

Читал он вдохновенно.

– Это не Есенин, – сказал я.

– Как это не Есенин? – поразился он.

– Это какой-то бездарный алкоголик сочинил, а не Есенин.

Вдруг он затормозил так резко, что я чуть не стукнулся лбом о ветровое стекло.

– Ты чего?

– Давай отсюда выматывай!

– Рехнулся, друг?

– Выматывай говорю! Знаток нашелся. Есенин не Есенин…

Он выругался, и губы у него дрожали от обиды. Я вылез из машины.

– Ладно, я пешком дойду, но только ты пойми, что это не Есенин. Ты, друг, вызубрил стихи, как попка, а золота от дерьма отличить не можешь.

– Спрячь свои паршивые гроши! – заорал он, выкатывая глаза, и захлопнул дверцу.

Я поднял воротник, засунул руки в карманы и пошел по шоссе, потом обернулся и посмотрел, как он разворачивается. Потом пошел дальше по лунным пятнам, по качающимся теням, с холодом в душе из-за этой ссоры. Минут через десять я услышал шум мотора сзади и обернулся. Фары из-за поворота описали дугу по елкам, делая их из черных зелеными – показалась машина, это было мое такси.

– Садись, – сказал шофер.

Я молча сел с ним рядом.

– Я сейчас рифму разобрал, может, ты и прав, может это и не Есенин. Должно быть, действительно какой-нибудь алкаш сочинил.

– Ты с «Мосфильма»? – через минуту спросил он.

Я кивнул.

– А я сам питерский. Питер бока повытер, – печально подмигнул он. – Женку прогнал и сюда подался. Здесь мне не пыльно.

– Чего так? – хмуро спросил я.

– В торговле она работала, понял?

– Ну и что?

– Я же тебе говорю, в торговле она работала и левака дала с завмагом.

– А!

– Ничего не понимаю, – сказал он, тараща глаза на дорогу. – Ничего не понимаю, хоть ты убей.

Я всунул ему в рот сигарету и дал огня. Он неумело запыхтел.

– Ничего не понимаю. Завмаг такой толстый, старый, а она девчонка с тридцать девятого года.

– Баб не поймешь, – сказал я.

– Верно. Бабу, может, труднее понять, чем мужчину.

– Плюнь, – сказал я. – В конечном счете выгнал – и правильно сделал. Найдешь здесь себе эстоночку.

– Как же найдешь! Не допросишься.

– Давай организуем союз русских холостяков, а?

Он засмеялся.

– Тебя как зовут?

– Валя.

– А меня Женя. Давай повстречаемся, а?

– Давай.

– Вот этот телефон запиши, – он ткнул пальцем в дощечку справа от руля.

На ней было написано: «Как вас обслужили, сообщите в диспетчерскую по телефону 2-41-59». Я записал.

Показалось модернистское здание мотоклуба.

– Пока, – сказал я. – Обязательно позвоню, Женька.

– Будь здоров, – он протянул мне руку. – Понимаешь, жить без нее не могу, без Люськи.

Он сдвинул фуражку на затылок, и я увидел, что он лыс.

– Не психуй, Женя, – сказал я. – Все устроится.

Во дворе мотоклуба стояла вся наша техника: темные туши «тон-вагена» и «лихт-вагена», «Газ-69», автобус, а над всем этим, как шея загадочного жирафа, повисла стрела операторского крана. На балконе, освещенный луной, сидел в одной майке Барабанчиков. Он наигрывал на гитаре и пел, томясь:

Ах, миленький, не надо.

Ах, родненький, не надо…

«Может быть, это Барабанчиков сочинил поэму „Проститутка“, – подумал я и по стене, в тени, чтобы он меня не заметил, прошел в вестибюль. Здесь я подсел к телефону и набрал 2-41-59.