Я снова вспоминала слова бабушки, твой главный враг живёт с тобой бок о бок, и снова понимала, насколько она была права. Я сидела и давала себе слово, что никогда не стану врагом своей дочери, никогда не злоупотреблю её доверием, никогда не упрекну её ошибками, и ни за что не стану себе измышлять про неё плохое. Я буду любить её и верить ей.
Только так смогу быть ей защитой, а не так как мать моя, ставить препоны и подножки своему ребёнку и очернять его в глазах людей. Злому врагу не могла я пожелать такой участи. Я не понимала, как в матери могут уживаться любовь к детям и стремление погубить своих детей. Ведь словом можно погубить хуже, чем делом. И если злословие идёт от самого близкого и родного человека, то чего ждать от посторонних, скорых на суд?
Домой я пришла измученная и зарёванная, мне не хотелось не только говорить с кем-то, но даже смотреть на мать было противно, а она, как назло, покормив всех ужином тут же пристала с расспросами.
И скрепя сердце односложно я отвечала на её вопросы.
Услышав, что я согласилась на добровольный отказ от алиментов она подняла крик, что он обманет, не будет мне ничего слать и я дура, как и она буду тянуть всё на себе. Я ответила:-Если мы тебе в тягость, то с получки мы живём отдельно, а указывать мне, верить или не верить людям, не нужно, сама разберусь.
Видимо она почувствовала моё настроение, так как прекратила напирать и после сидела и тихо ворчала себе под нос. Но мне было безразлично.
С получки я осуществила то, о чём сказала. Питаться мы стали отдельно, я отдавала деньги только на оплату жилья. За сад я платила сама, еду готовила для всей семьи, но отдельно из своих продуктов себе, из их им. А то, что собиралось в огороде было общим, так как труд вкладывался мой, материн и моих друзей.
Наде было нельзя, так говорила мама. В 10 лет ей сделали операцию на глаза, у неё было сильное косоглазие, так ей подтянули глазную мышцу. В 18 лет ей предстояла повторная операция, для закрепления результата, иначе глаз мог начать смещаться в другую сторону. Собственно ничего резкого и тяжелого, ей нельзя было только год после операции, когда она ходила в корректирующих, как у Юли, очках, но ей было выгодно увиливать от домашних дел подобным образом, и мать шла у неё на поводу. Как никак любимое чадо.
Косоглазие у неё случилось из-за маминого падения во время беременности, поэтому видимо мать испытывала чувство вины перед ней.
Вскоре мне снова пришлось оказаться в здании суда, но уже на другом суде, в качестве свидетеля. За это время нашли виновника резни, меня приглашали на опознание и хотя я полагала, что не помню его и смогла дать только поверхностное описание при опросе, оказалось зрительно я его сфотографировала, так как на очной ставке, среди пяти человек, безошибочно сразу указала на него, а потерпевший также указал на него.
Так как опознание происходило отдельно, всё сошлось. Штык тоже отыскали, именно в том дворе, куда он скрылся. Он закопал его в обломки мусорного кирпича, от обвалившейся кладки, но его нашли.
На суде, несмотря на то, что его дружки грозили мне расправой, я дала именно те показания, что давала и вначале. Не знаю почему, но я их угроз не испугалась, хотя дружки у него были бандиты.
Суть происшедшего была до банальности проста. Потерпевший, абсолютно трезвый , шёл с друзьями на прогулку. В района автобусной остановки, он стал обходить толпу ожидающих транспорта по бровке тротуара и оскользнувшись, невольно навалился на стоявшего парня.
Он задел его рукой, за что тут же принёс извинение. Но нападавший был пьян, счёл случившееся оскорблением и не нашёл ничего лучшего, как наброситься на него неожиданно сзади со штыком.
Потерпевший был много старше, 27 лет и крупнее сложением. Но именно потому, что нападения не ждал нанесённые удары, не дали ему возможности ни защищаться, ни увернуться от ярости 17- летнего подростка.
Так что никаких сложностей это дело не представляло и нападавший, стал осуждённым преступником, получив срок 8 лет колонии, год детской и далее во взрослой.
Никто на меня из его дружков не напал ни тогда, ни потом.
А семья потерпевшего пригласила меня к себе, они хотели отблагодарить, за то что я спасла ему жизнь. С его сестрой Раей мы потом будем дружны до самого моего отъезда в Москву.
Все эти перипетии не прошли для меня даром. В один прекрасный день я разбушевалась. Началось всё с Витьки и закончилось матерью. Но ,как говорится, сама напросилась.
Придя домой с работы, вместе с Иринкой и снова застав в доме Витьку, я сказала ему:
-Всё, хватит играть в детсад. Уходи и больше никогда здесь не появляйся. Когда же ты наконец станешь мужчиной, а не тряпкой. Я два года измываюсь над тобой, давно бы мог понять, что ты мне не нужен, а ты упёрто ходишь и ходишь.
-Но ведь ты теперь развелась, значит я могу надеяться-заныл Витька.
-Нет, не можешь, не на что тебе надеяться, а из-за тебя только сплетни обо мне ходят. Так что дуй отсюда (сказала я много грубее) и больше не отсвечивай на горизонте. Надоел хуже горькой редьки.
И тут себе на беду влезла мать: