Порабощенный разум

В 1958 выйдет в Париже книга мемуарной прозы «Родная Европа». Книгу «Родная Европа» от последующих книг Милоша отличают ее особый жанр и тон. По жанру она отчасти соотнесена с «Былым и думами» Герцена (разумеется, совершенно сознательно; в книге есть цитаты из Герцена, Герцен близок Милошу своей независимостью — и от Востока, и от Запада). Тон книги Милоша, по крайней мере в главе о студенческих годах и о студенческих товарищах, тоже чуть-чуть напоминает взволнованные герценовские лирические отступления о юности и о друзьях юности.

Но если Герцен был — единственным в его время — представителем мыслящей и инакомыслящей России на Западе, то Милош ощущает себя на Западе представителем Восточной Европы. Это и есть его «родная Европа». Французский перевод книги был озаглавлен — «Une autre Europe» — «Другая Европа». Милош действительно пишет о «другой» Европе, которую на Западе не знают. Милош борется за то, чтобы Запад признал место Восточной Европы в истории общеевропейской культуры. Он продолжает борьбу, которую начал когда-то Мицкевич в парижских лекциях 1840-х годов о славянских литературах. Милош ведет эту борьбу в Париже, где он, в отличие от Мицкевича, не имеет кафедры, имеет только перо писателя. В первой же своей парижской книге — в «Порабощенном разуме», в главе «Запад», Милош уже писал, что «пренебрежение Запада к Центральной и Восточной Европе» происходит из «слабой ориентации». Он и старается отныне сориентировать Запад (невольная, но уместная здесь игра слов: ведь «ориент» значит «восток»; Милош и хочет заставить Запад приглядеться к Востоку Европы), познакомить с неизвестной европейцам частью Европы.

А в 1960 Милош получит и кафедру. В Беркли, в Калифорнии. Калифорнийский университет предложил ему контракт на год, но уже через несколько месяцев Милоша утвердили профессором постоянным, пожизненно. В России после Ломоносова модель поэта-профессора крупными фигурами не представлена. Для польского же сознания — и для сознания самого Милоша — модель «поэта на кафедре» ассоциируется с Мицкевичем и поэтому воспринимается как нечто нормальное и даже должное.

В 1969 в Нью-Йорке вышла на английском «История польской литературы» Милоша. Второе издание вышло в Беркли в 1983, а на польский книгу перевели и издали в Кракове лишь в 1993. Милош как историк литературы свободен от узости и косности профессиональной среды, от ее стереотипов, существующих иногда чуть ли не столетиями. Главное ощущение от книги Милоша при первом ее прочтении — ощущение именно свободы. А уж потом начинаешь замечать богатство ее содержания.

Новые книги стихотворений Милоша в его калифорнийские годы выходили по-прежнему в Париже, в «Библиотеке „Культуры“». Это «Король Попель и другие стихотворения», 1962; «Заколдованный Гутя», 1965; «Город без имени», 1969; «Где всходит солнце и где садится», 1974… Heполяку нужно сразу же пояснить, что Попель — это легендарный родоначальник раннесредневековой польской династии Пястов, «Заколдованный Гутя» — название популярной польской детской книжки времен детства Милоша (немножко похожей на «Приключения Карика и Вали», памятные моим российским ровесникам), а читателю, еще не сжившемуся с поэзией Милоша, нужно подсказать, что «Город без имени» — это, разумеется, Вильно.

Наибольшая острота ностальгии и наибольшая острота зрения, устремленного к дальнему и давнему городу, была, пожалуй, в стихотворении «Никогда от тебя, мой город…»:

Никогда от тебя, мой город, я не мог уехать.

Вновь и вновь возвращало меня назад, как шахматную фигуру.
Я убегал по планете, вращавшейся все быстрее,
Но всегда был там: с учебниками в холщовой сумке,
Заглядевшийся на холмы за башнями Святого Якуба,
Где движутся маленький конь и маленький человек за плугом,
Те, что, конечно, давно уже умерли.

Да, никто не постиг того общества, того города,
Кинематографов «Люкс» и «Гелиос», вывесок «Гальперн» и «Сегал»,
Фланеров на Свентоерской, она же потом Мицкевича.
Нет, никто не постиг, не удалось никому.
Но если вложишь всю свою жизнь в надежду:
Что однажды уже лишь пронзительность и прозрачность,
То, очень часто, жаль.

В других стихах, написанных в Беркли, Милош изображает пейзажи окружающей его Калифорнии. Переплетение или противопоставление пейзажей Калифорнии и Литвы создают планетарность панорам в поэзии Милоша 60-х и 70-х годов, планетарность самого зрения поэта.