Порабощенный разум

Я отдаю себе отчет, что каждый, читая мой текст, будет специально выискивать персональные подробности. Это интерес очень свойственный людям, но не всегда здоровый. Мы живем в эпоху, которая всякой деятельности придает демоническое измерение. Поэтому людям, издавна находящимся в эмиграции, период, проведенный мною на службе варшавскому правительству, позволяет воображать самые кошмарные вещи. Наоборот, у многих в Варшаве какой бы то ни было переход на положение эмигранта рождает, благодаря работе воображения, картины дьявольских связей с американцами. Но моей целью не было написать исповедь или автобиографию; говоря о себе, я старался ограничиться необходимым минимумом. В свою очередь четыре характеристики польских писателей, которые я даю, заставят, конечно, каждого отгадывать, «кто есть кто». Я не называл фамилий, исходя из того, что иноязычного читателя действительные персонажи нисколько не интересуют, а на их примере он может проследить, как человек постепенно подчиняется обязательной в Польше философии. Секретов я не раскрываю: то, что я об этих фигурах говорю, хорошо известно литературным кругам Варшавы. Если некоторые мои фразы беспощадны, это во всяком случае не беспощадность сенсации. Выбрать именно моих коллег меня склонило, может быть, то, что они — фигуры «публичные» и, в противоположность разным чиновникам, занимающимся скрытно своими достойными презрения делами, они принадлежат истории польской литературы.

Я отдаю, стало быть, в печать нечто вроде политического трактата. Могу себе только пожелать, чтобы он был первым и последним на моем литературном пути. Бывает так, что даже человек, занимающийся польским стихосложением, должен использовать свое перо в борьбе. Это вопрос оценки собственных сил; я не берусь осуждать тех моих друзей в Польше, которые считают, что риск борьбы чересчур велик и что их сил хватит только на совершенствование языкового ремесла. Возможно, что я переоцениваю свои силы. Но не ошибается только тот, кто ничего не делает. Впрочем, политический характер трактата — это иллюзия: в действительности я хотел показать диковинность той формы общества, которое возникло в результате революции 1917 года и впоследствии завоеваний. Если бы эта система распространилась на весь мир, если бы исчезло какое бы то ни было «извне», то никто уже не смог бы применить такое смертельное оружие, каким является ирония человека наивного, который в отношении якобы логического порядка ведет себя, как «Простодушный» Вольтера[6].

Разумеется, некая затаенная издевка позволяет иногда упрекнуть автора в неясности: «Чего хочет этот человек?» Или иначе: «Если не это, то что?» Но почему — здесь уместно ответить вопросом на вопрос — должно быть аксиомой, что всегда нужно давать решение? А может быть, решения приходят благодаря постепенным усилиям многих людей, не одного человека? Случается в наше время, что рафинированные интеллектуалы «склоняются перед действительностью» и выбирают дорогу Ильи Эренбурга — или доктора Геббельса: наконец-то все просто. Но не стоит им подражать. Если свобода человека должна сохранить свой смысл, должно быть позволено называть то, что писатель видит, — с использованием дидактических художественных средств, параболы и т. д., — хотя бы никаких рецептов лечения он не давал.

Исполнению каждой работы сопутствует доброжелательность или враждебность окружающих нас людей. Я хочу здесь поблагодарить самым сердечным образом членов редакционной коллегии парижской «Культуры»[7]. Дружественное отношение чрезвычайно ценно, особенно когда приходится при этом подняться над различием взглядов на разные проблемы, как это было в моем случае. А больше, чем когда-либо, эту дружественность ощущаешь, когда окружает тебя множество ненавистей.

Я благодарю также Станислава Винценца[8] за дружбу и за разрешение использовать как эпиграф к моей книге слова старого хасида: слова эти взяты из его эпоса карпатских гор «На высокой полонине».

Чтобы избежать недоразумений, сообщаю, что предисловие в польском издании почерпнуто из французской версии книги и что в американском издании оно заменено другим предисловием, несколько более развернутым.

Париж, 1 февраля 1953 года

От автора (1996)

Книга эта написана в 1951 и в начале 1952 года, стало быть, в разгар сталинизма. Как я мог убедиться, явление, представленное в ней, было не очень понятно для тех, которые сами этого не пережили. Поэтому с момента издания книги в 1953 году издательством парижской «Культуры» и до сего дня в эмигрантских кругах преобладает мнение, что никакого порабощения умов в Польше не было и что уступчивость в отношении навязанной Польше власти в достаточной мере объясняется трусостью и желанием делать карьеру. Того же мнения держатся и те, которые, обладая иммунитетом в силу своих правых взглядов, находились в Польше во «внутренней эмиграции» и поэтому не могли иметь понимания феномена идеологического давления.