Порченая

— Ну что? — спросил пастух почти угрожающе. — Соврала вода? Теперь-то вы поверили моим словам, матушка Ингу. Отныне будете верить и в наше могущество. Она, — пастух указал на утопленницу, — не хотела в него верить и проверила на себе. Убедился в могуществе пастухов и ее муж, а он упрямей и злей своей жены, но со вчерашнего дня верит в нашу силу больше, чем в силу доброго Господа!

— О чем ты толкуешь, пастух? — не поняла матушка Ингу.

— Толкую о толке, который вышел, — ответил тот. — Ле Ардуэй прогнали пастухов из Кло. Сегодня пастухи отомщены. Вот лежит жена-утопленница, а муж…

— Что муж? — не могла удержаться Симона, видевшая Фому совсем недавно.

— Бегает по полям вне себя от тоски и тревоги.

Женщины вздрогнули. Голос зловещего бродяги наводил на них жуть, пугал даже больше неведомого могущества, которым он гордился и в котором нельзя было усомниться, глядя на несчастную покойницу.

— Вот лежит она, перепачканная тиной, у моих ног, — возвысил голос пастух и ткнул, безбожник, деревянным сабо красавицу, что недавно еще держалась так гордо и так прямо. — Был день, когда она понадеялась изменить судьбу и задобрить меня, предложив, словно нищему, кусок сала и ломоть хлеба, вынеся их тайком от мужа. Но мне был нужен только выпавший на ее долю жребий. Он ей выпал, и она его получила. Когда ни в Лессе, ни в Белой Пустыни ни о чем еще не догадывались, я уже знал, что ее держит. Знал, что ждет ее, но не знал, кто испортил воду, когда опустил в нее свой нож. А если бы знал, не стал бы чистить землей! Сколько дней я жаждал насытиться хлебом мести, а он куда слаще простого хлеба.

Дрожащими руками достал пастух из котомки нож и погрузил в воду озерца. Вытащил, полюбовался на мокрое сверкающее лезвие и снова опустил в воду. Ни один счастливый убийца не смотрел так на кинжал, обагренный кровью ненавистной жертвы, как смотрел пастух на большой грубый нож со стекающими с него каплями светлой воды. Словно завороженный, покоренный и околдованный ими, он поднес нож к губам и, рискуя порезаться, провел по всему лезвию языком, иссохшим от адской жажды мести. Он слизывал капли и глухо, по-звериному ворчал. Квадратная голова, стоящие торчком светлые, словно бы седые волосы, выдающийся вперед подбородок и вытянутые губы, что так жадно слизывали воду, обладавшую несказанной сладостью, сделали его похожим на волка, — волк отстал от стаи, забежал ночью в город и внезапно застыл, раздувая трепещущие ноздри, а потом жадно принялся лакать из лужи кровь, что просочилась через плохо прикрытую дверь вонючей лавки мясника.

— Вкусно! Ох как вкусно! — повторял пастух.

Попавшие ему на язык капли, видно, разожгли в нем новую, трудно утолимую жажду, и он, не выпуская ножа, набрал в горсть воды и с наслаждением ее выпил.

— В жизни не пил ничего лучше! — торжествующе воскликнул он и добавил со змеиной усмешкой: — Я пью за твое здоровье, Жанна Ле Ардуэй, пр оклятая священником! У воды вкус твоей пр оклятой плоти, и он был бы еще слаще, если б ты дольше гнила в воде, которая тебя утопила.

Жертвенное возлияние кощунника! Пастух пил, вновь и вновь жадно приникая к воде. Казалось, он хочет осушить маленькое озерцо — поднимал голову и опять опускал ее так судорожно, словно дергался в пляске святого Витта. Вода возбуждала его, пьянила. «Сладкая! Лучшая на свете!» — повторял он, продолжая пить и разговаривая сам с собой на своем странном гортанном наречии. Его лицо, будто нарисованное белилами, исказила поистине дьявольская радость, и обе женщины, враз поверив, что видят самого дьявола, который обычно бродит по земле ночами, а тут мертвенно-бледный явился при свете дня, в ужасе побросали мокрое белье и кинулись бежать в Белую Пустынь за помощью.

XIII

Весть о смерти Жанны Ле Ардуэй разнеслась по Белой Пустыни с быстротой, присущей всем дурным вестям, которые словно бы пропитывают воздух бедой. Кто же виноват в смерти бедной Жанны Мадлены? Убийство это? Несчастный случай? Или, отчаявшись, она утопилась по своей воле? — вот какие вопросы глухо тревожили всех. Под каждой крышей обыватели с болезненным любопытством толковали об утопленнице, толкуют и до сих пор, спустя столько лет, на посиделках или на пахоте, стоит только припомнить загадочную историю жены Фомы Ле Ардуэя.

Когда перепуганные проклятиями пастуха матушка Ингу и матушка Маэ побежали бегом в деревню за помощью — к сожалению, уже бесполезной, — малышка Ингу, перепуганная не меньше, тоже припустила что есть духу, но только в другую сторону. Она привычно свернула на тропинку, которой ходила каждый день, и бросилась к лачуге Клотт.

Страшную ночь провела Клотт, после того как от нее убежала Жанна!.. В ушах у нее звенели горькие и обидные слова мадемуазель де Горижар, вырвавшейся из ее объятий, когда она пыталась ее удержать.

— Я заслужила их, — твердила Клотт, — мне ли напоминать о добродетели?