Порченая

Стоит повернуться к «Красному быку» спиной и оставить позади себя проселок, как увидишь перед собой пустошь, а на ней множество тропок — поначалу они бегут почти параллельно, словно полоски зебры, а потом расходятся все дальше и дальше, направляясь каждая к своей далекой цели. Тропки эти поначалу очень отчетливы, но по мере того, как углубляешься в ланды, сбиваются, исчезают, так что не разглядишь их и средь бела дня. Оглянешься — а вокруг пустошь, одна только пустошь! Тропка исчезла. Вот она, опасность, всегда подстерегающая путника! Нечаянно шагнешь в сторону, отклонишься невольно от взятого направления, и ты уже будто корабль без компаса, ты во власти неизбежного, обречен на блуждания, повороты, круги… В конце концов ты, конечно, доберешься до противоположного края, но — увы! — очень далеко от того места, куда направлялся. Подобная опасность подстерегает на любой равнине, где глазу не за что зацепиться, где взгляд блуждает в пустоте, где нет ни деревца, ни кустика, ни пригорка, чтобы опознать местность и выйти на правильную дорогу. О заплутавшемся на пустоши путнике котантенские крестьяне говорят, что «ходит он по дурной траве», подразумевая скрытое и недоброе колдовство, и, судя по этому своеобразному и яркому выражению, вполне довольны ощущением таинственности происходящего.

— Вот тропка, по которой мы с вами поедем, — сказал мне Луи Тэнбуи, указывая концом кнута на одну из светлых полосок, убегающих в глубь пустоши. — Следите, чтобы ваша лошадь забирала правее, сударь, и не бойтесь меня потеснить. Дорога вскоре исчезнет, дав едва приметный предательский крен влево. Вдобавок не пройдет и пяти минут, как вконец стемнеет, и тогда нам уже не опознаться, даже оглянувшись на «Красного быка». Одно утешение, Белянка помнит дорогу, по которой хоть раз пробежала, словно охотничий пес запах дичи. Не раз, возвращаясь с торгов или с ярмарки, я засыпал в седле, сморенный сном, и добирался до места ничуть не хуже, чем если бы всю дорогу бодрствовал, насвистывая для развлечения песенку о храбреце Матиньоне[14] и зорко поглядывая по сторонам.

— Какая, однако, неосторожность! — не мог не укорить я своего спутника. — Или вы так не считаете? А ведь, пускаясь в путь ночью по пустынной дороге, разве не рискуешь оказаться в руках какого-нибудь негодяя, каких немало бродит по глухим местам в потемках? Особенно если привык носить, как вы, туго набитый кожаный пояс.

— И рад бы возразить, да нечего, сударь вы мой, — отозвался он. — Но слава тебе господи, пока все обходилось. Я хоть и крепок, но как подерешь на ярмарке горло, продавая бычков, а потом промочишь его раз десять то в одной, то в другой палатке, особливо по осеннему холоду, то как потом не размориться и не осоловеть? На колокольне заснешь, не то что на спине у Белянки, она трусит себе мягкой неторопливой рысцой и покачивает тебя, будто в люльке. А что до молодчиков, которых вы упомянули, они, ясное дело, сыграли бы со мной не одну дурную шутку, попадись я им в седле, похрапывая, будто во время проповеди нашего кюре. На счастье, Белянка, стоит ей завидеть что-то подозрительное при луне или в потемках, тут же заржет, да так, что шум мельничного колеса заглушит. Эгей! Я всегда сумею приготовиться и не дам спуску ни одному чертяке, вздумай он мне докучать.

— А что, такое тоже случалось? — поинтересовался я. — Дороги-то в здешних местах, как я слышал, небезопасны.

— Всего два или три разочка, сударь, — отвечал Тэнбуи. — Пустяки, о них говорить не стоит. Огрел дубинкой одного, огрел другого, остальные разбежались с воем, как ошпаренные на перепутье собаки. До серьезной схватки ни разу дело не дошло. Духу у них на драку не хватало, — либо сразу разбегались, либо валились на землю кулями с грязным бельем. И правильно делали, никогда я не стал бы бить лежачего. Белянка перепрыгивала через них, и дело с концом. Да и случаи-то давние, еще тех времен, когда под видом торговцев оловянными ложками ходили по дорогам разбойники и поджигали дома. У нас тут тогда Лемер хозяйничал, который потом скончал свои дни на гильотине в Кане. Теперь дороги стали спокойными, и кроме вот этой, одной-единственной, потому как идет она через пустошь, все остальные на побережье Ла-Манша ничем не грозят, так что незачем лишний узел на кнуте завязывать и на стременах привставать, чтобы заглянуть за изгороди, не спрятался ли там кто-нибудь.

— А в здешних краях вы часто бываете? — спросил я, стараясь приноровить шаг моего конька к шагу его кобылы.

— Пять-шесть раз в году. И всё в одних и тех же местах: в Кутансе на Михайловской ярмарке, в Валоне на Рождественской и еще на больших торгах в Креансе — два раза зимой и два раза летом. Вот и все, если не случается чего неожиданного. Сами видите, здешняя дорога для меня не повседневная. Дела я веду в другой стороне — в Кане, в Байо. Продаю ожиронцам-горянам бычков, которых они потом гонят в Пуасси. Все их бычки вырастают на заливных лугах нашего Котантена, а вовсе не в долине Ож, которой они так гордятся.

Невольно улыбнувшись про себя его патриотизму, я сказал: