Порфира и олива

— Да очень просто, меня обворовали. Вчера вечером у меня стащили кошелек и все, что в нем было. У меня нет больше ни единого сестерция, ни одного жалкого асса. И, стало быть, я лишен возможности отплыть в Антиохию.

— И капитан отказывается поверить тебе в долг.

— Да. Он ставит условие, чтобы я ему оставил в залог мою маленькую Иеракину, мою единственную дочь. Клянусь Вакхом! Он, в самом деле, принимает меня за римлянина!

Последнее замечание вызвало у Калликста улыбку. Но голова его была слишком занята другой мыслью:

— Скажи-ка мне, ты ведь, похоже, так хорошо осведомлен, не знаешь ли, император собирается привезти туда с собой свою наложницу Марсию?

— Марсию? Я два раза видел, как она борется. Женщина отменная, но, — тут он брезгливо скривился, — бои-то были жалкие. Женский бой, он для зевак, это не более чем зрелище, легкомысленная забава.

— Ты мне не ответил.

— Да ладно, не знаю я. Надо думать, что без нее не обойдется. Объявляли, что женщины-гладиаторы выступят, так что она должна будет сыграть свою роль. И...

Внезапное возвращение капитана-критянина прервало его разглагольствования. Асклепий почтительно склонился перед Калликстом:

— Господин, попутный ветер задул. Мы отплываем тотчас.

— Хорошо. Имей в виду: у тебя будут еще два пассажира — этот человек и его дочь. Сколько ты хочешь за это?

— Всего лишь двое? — ухмыльнулся Асклепий. — Однако же мне сдается, что речь шла еще и о борцах.

— Ты прав. Во сколько обойдутся четверо?

— Двести денариев, господин.

Калликст без колебаний достал кошель и под изумленным взглядом Пафиоса отсчитал названную сумму.

— Однако... — пролепетал тот, — чего ты потребуешь взамен?

— Ничего. Если твои два борца такое чудо, как ты рассказываешь, ты расплатишься со мной.

— А если их побьют? — насмешливо обронил Асклепий.

— В этом случае он ничего мне не вернет.

— О, никаких случаев! Я расплачусь, критянин несчастный! Он получит в десять, нет, в сто раз больше того, что сейчас ссудил мне. Господин — я ведь даже имени твоего не знаю, — ты увидишь, я тебя озолочу в награду за прекрасный поступок. Хотя бы только затем, чтобы заставить этого критского осла пожалеть о богатстве, которое он упустил, когда оно само плыло ему в руки. Но не будем больше медлить, попутный ветер ждет...

Усталым движением Калликст поднял руку, вытер губы тыльной стороной ладони и попытался сделать хоть несколько шагов. Бортовая качка была настолько сильна, что при одном особенно резком толчке он едва не вылетел за борт, но кое-как уцепился и, в конце концов, рухнул на груду тросов. Мощная рука Пафиоса легла ему на плечо:

— Полно, господин! Ты уж от нас не отходи. Я ведь еще намереваюсь тебе должок вернуть.

— Если ты рассчитываешь на этих «двух быков», — кривясь, проворчал фракиец, — я бы предпочел, чтобы ты намеревался расплатиться сегодня же!

При этом он пренебрежительно ткнул пальцем в сторону Аскала и Мальхиона, двух борцов, что плыли с ними. В наружности бактрийских силачей и впрямь не было ничего, что подтверждало бы дифирамбы их господина. Малорослые, тощие, в нищенской одежде, они внушали не столько ужас, сколько сострадание. И это была не единственная странность: цвет их лиц являл собой диковинную смесь смуглоты и шафранной желтизны. Глаза атлетов так запали, что казалось, будто они постоянно закрыты. Их чрезмерно выступающие скулы, жесткие, черные, коротко остриженные волосы и щеки, лишенные растительности, усугубляли замешательство, вызываемое их наружностью. Они худо-бедно могли объясняться по-гречески, но с таким жутким акцентом, что смысл их речей легче было угадывать, чем понимать. Переводчицей им служила Иеракина. Девочка держалась с ними накоротке, и ослепительные улыбки, расцветавшие на их физиономиях при се появлении, свидетельствовали, что приязнь была обоюдной.

— Клянусь Вакхом! Подожди, вот увидишь их в деле...

— Изволь не произносить больше этого имени! — рявкнул Калликст.

Удивленный Пафиос покосился на Калликста:

— Какое имя? Вакха?

— Да.

— О! Да ты уж случаем, не поклонник ли Вакха? Или тут не о Вакхе надо говорить, а об Орфее?

— Именно так.

— Вот это да! Поразительно! Вообрази: я ведь и сам был адептом этого учения.

— А теперь, значит, перестал им быть?

— Перестал.

— И по какой причине?

— Я принял христианство.

Калликст чуть снова не упал.

Поверить такому было почти немыслимо. Что эта секта переманивает к себе отдельных язычников, приверженцев разного рода невразумительных и извращенных культов, еще куда ни шло. Но что она способна заморочить почитателя Орфея, отвлечь от этой веры избранных, — тут чудилось нечто сродни бредовому наваждению.

— Как же поклонник Орфея и Вакха мог отказаться от всех обещанных ему блаженств, чтобы взамен этого подвергнуться прискорбной участи прочих смертных? Как ты мог отринуть преимущества своего очищения и освящения, чтобы, может статься, рисковать быть ввергнутым в Борборос[46]?

Озадаченный раздраженным и не в меру напористым тоном вопроса, Пафиос слегка отшатнулся и, смущенно потеребив свою бороду, пробормотал: