Порфира и олива

Фракиец выдержал паузу. После этих мгновений безмолвия неожиданное сообщение, которое он приготовился сделать, прозвучало еще поразительнее:

— Нет, Климент. Тот, кого ты видишь перед собой, всего-навсего беглый раб, вор, а может быть, и убийца.

Климент и Мария безотчетно напряглись, замерли. Потом наставник из Александрийской школы мягко произнес:

— В таком случае нам нужно побеседовать наедине. Пойдем.

Они отправились в его рабочий кабинет и там долго говорили.

Калликст тогда рассказал ему все свою историю, стараясь не упускать подробностей. Что заставило его примкнуть к христианам? — спрашивал себя Климент. Было ли это следствием медленного созревания или истина открылась ему с жестокой внезапностью? Климент не взялся бы определенно утверждать ни того, ни другого. Тем не менее, очевидность налицо: на человека снизошла благодать. И дело тут не в нескольких прочитанных книгах — их влияния не хватило бы на то, чтобы поставить под сомнение его изначальные верования. Тут что-то другое. Но когда Климент попытался выяснить это, на лицо его друга внезапно набежала тень:

— Не проси меня это объяснить. Так произошло, и довольно. Да и твоя книга немало поспособствовала моему просвещению.

— Но было же что-то, какое-то решающее событие?

Решающее событие... Несомненно, огромную роль сыграла та ночь в Антиохии, когда он бодрствовал у ложа маленькой Иеракины.

Ближайшие месяцы Калликсту надлежало провести подле Климента и его супруги. В это время он с совершенно неслыханной усидчивостью впрягся в изучение священных текстов. Климент не мог припомнить, чтобы когда-либо у него был столь исполненный рвения и усердия ученик.

Он принялся глотать одного за другим таких разных авторов, как Гомер, Эврипид и Филон, причем с такой страстью, словно то были любовные стихи Катулла.

Клименту надолго запомнятся эти бессонные ночи, напролет проводимые в беседах и спорах, которые утихали только на ранней заре, когда оба собеседника уже чувствовали себя вконец изнуренными, хотя их глаза все еще горели воодушевлением.

А еще был тот июньский вечер... Они вышли из дома на озерный берег. Не успели сделать и нескольких шагов, как Калликст повернулся к своему спутнику. В руке у него был кошель.

— Возьми это, Климент. Здесь все, что осталось от состояния, похищенного у Карпофора. Твоей школе эти деньги нужнее, чем мне.

Климент не проронил ни слова. Только головой покачал. Этого оказалось достаточно. Фракиец без колебаний направился к понтонному мосту и швырнул кошель в озеро.

— Ты прав, Климент. Это золото слишком запятнано злом, от него веет ужасом.

И вот ныне эти долгие месяцы катехизации завершились здесь, в Александрии, на песчаном берегу.

Климент смотрел, как Калликст вместе с Деметрием медленно поднимается по сбегающему к воде откосу, и ему вспомнились сложа апостола Павла:

«Раб, призванный Господом, есть свободный сын Господа».

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава XLII

Рим ликовал. Толпа тысяч в триста, а то и больше, теснилась вдоль улиц, по которым должен был проследовать императорский кортеж. Пальмовых ветвей и веселящейся публики было столько, будто то и другое извергалось без счета из рога изобилия. Кроме квиритов, сюда стеклись поселяне — несколько тысяч латинян, ос-ков и этрусков, которые скопились в ожидании на Аппиевой дороге.

У Капенских ворот кипело веселье, как и на подходах к Большому цирку, на песке которого еще не высохла кровь вчерашних жертв. Когорты преторианцев братались с теми, кого преследовали всего несколько часов тому назад. С теми самыми, кто забрасывал их градом камней и кусками черепицы.

Солнце, плывя в зените, дотягивалось своими лучами до самых потаенных уголков узких переулочков.

Одним волнением, одним торжеством полнились сердца тех, кто носит хитоны и хламиды, широкополые петасы и колпаки. Все пришли сюда, чтобы приветствовать падение Клеандра, ненавистного временщика. И все готовились почтить того, кто избавил их от этой напасти. Клеандр, чья алчность не знала пределов, раз за разом скупал все зерно, прибывающее из Египта, несусветно вздувая цены. Естественно, что в создавшемся положении винили префекта анноны, и никто не сомневался, что император не преминет покарать Карпофора, без того уже сильно скомпрометированного крахом своего банка, повлекшим за собою разорение тысяч граждан. Однако когда дело уже пошло к голоду, сириец, старый лис, принялся распускать слухи повсюду — в театрах, на цирковых трибунах, в термополиях среди пьянчуг, во всех уголках столицы, — что житницы Клеандра просто ломятся от зерна. Последствия подобных сообщений не замедлили проявиться: недовольство росло, пока не вспыхнул настоящий мятеж.