Порфира и олива

И он как можно лаконичнее пересказал всю свою жизнь до самого нынешнего часа. Время от времени он ненадолго замолкал, словно желая убедиться, что префект внимает его исповеди с доверием. Когда он кончил, Фуск долго хранил молчание, потом мрачновато пробурчал:

— А теперь-то что ж...

— Теперь меня ждет лишь то, чего я заслужил. Так что предоставь судьбе довершить начатое. Однажды ты уже много кое для кого сделал.

— Для Флавии? Ну да, помню. Увы, развязка была далеко не счастливой.

— Исполняй свой долг, Фуск.

Префект опять нервно затеребил стиль, раздираемый внутренней борьбой между долгом и привязанностью, которую все еще питал к фракийцу, да, впрочем, никогда и не сомневался, что эти узы крепки. Внезапно в памяти вспыхнуло видение: Коммод, толкающий его, Фуска, в садок с живой рыбой на глазах корчащейся от хохота толпы. Он вскочил с курульного кресла и направился к окну.

— Возможно, найдется одно средство... — и поскольку Калликст молчал, он сам, без вопроса пояснил: — Копи...

Произнеся это слово, Фуск подошел к фракийцу:

— Да, знаю, это, может быть, медленная смерть, тот же кошмар в другой форме, но как знать... хоть малый шанс... Что скажешь?

Калликст постарался улыбнуться:

— Я по-прежнему ничего собой не представляю. А ты Фуск Селиан Пуденс, префект города. Разве у меня есть выбор? Я могу тебя только благодарить, что еще раз пытаешься что-то для меня сделать. Повторяю: исполняй свой долг.

— Ох! Ты меня измучил! Долг, долг! Только и можешь, что долдонить это слово. А мой долг велит тебя выдать императору. На пытку, на растерзание зверям!

«Сначала жизнь, философия потом». Он раздраженно махнул рукой, крикнул:

— Валерий!

Легионер мгновенно появился снова.

— Освежи мою память. Завтра ведь отправляется конвой заключенных в Сардинию?

— Так точно. Трирема должна сняться с якоря с двадцатью двумя приговоренными христианами согласно списку, который ты же сам и составил.

— Превосходно. Однако придется внести уточнение: их будет не двадцать два, а двадцать три, — тут он пальцем указал на Калликста. — Этот человек отправится с ними. А теперь ступай.

Когда они вновь остались вдвоем, он обратился к фракийцу:

— Сардиния, понятно, не Капри, но это поможет выиграть время. Кто знает... Тираны, как бы там ни было, не бессмертны.

Калликст подошел к префекту, положил ему руку на плечо:

— Знаю, тебе это покажется странным, но, кроме того, что я избежал смерти, меня чуть ли не в восторг приводит возможность оказаться среди этих приговоренных...

Фуск, совершенно сбитый с толку, уставился на него, потом, в ярости размахнувшись, так отшвырнул свой стиль, что тот ударился об стену.

Глава XLVII

Сардиния, май 191 года.

Сардинские месторождения, состоящие из залежей цинка и свинца, могли соперничать с копями Галлии, Испании (римляне произносили: «Хиспании») и Дакии.

Здесь-то они и высадились. Среди широкой долины, именуемой Кампидано, в тени ступенчатых плато, над которыми поднималась кургузая, не слишком высокая горная вершина. Климат здесь был так влажен, что воздух напоминал скорее тяжелый скопившийся пар, которым трудно дышать.

Каторжники уже часа два брели тесно сомкнутыми рядами. Калликст поднял глаза к небу. Густая масса туч надвигалась, вскорости обещая грозу.

Дождь, которого ждали шесть месяцев, наконец-то хлынет на остров.

Уже целых шесть месяцев...

Шахта вырисовывалась на склоне холма. Шахта... Неизбывное бремя повседневных мук... Крест, нести который приходится среди ядовитых испарений, делающих его тяжесть сверхчеловеческой.

При разработке скальных пород руководители работ использовали лишь одно средство: скалы раскаляли до очень высокой температуры, потом окатывали водой. При этом происходило значительное выпаривание газа, который день за днем мало-помалу разрушал легкие приговоренных.

Калликст машинально стер густую грязь, налипшую на лоб и щеки, и продолжал поддерживать огонь под скалой.

На эту работу его назначили три недели назад. Поначалу он говорил себе, что этого ему ни за что не выдержать. Но шли дни, возникла привычка, и все стало ему безразлично. Тогда он заключил, что смерть, может быть, пока еще не интересуется им.

С самых первых дней заключения он оказался в обществе исповедников веры Христовой. Чуть ли не каждый вечер они без ведома стражи собирались в потемках, чтобы восславить Создателя, уверенные, что их страдания послужат к вящей славе Господней. Да и что могут значить телесные мучения, если душа в самой сути своей неподвластна этому миру.

Призывный звон колокола прервал его размышления.

— А небо-то, наконец, вняло нашим молитвам, — прошелестел голос в нескольких шагах от него.

Он оглянулся и при шатком свете факелов узнал Кхема, раба-финикийца, приговоренного за убийство жены своего господина. Ему было не больше двадцати, хотя выглядел он на все тридцать. За три года, проведенные здесь, черты его стали жесткими, будто из камня. Когда ему случалось улыбнуться, его иссохшая кожа потрескивала, словно старый папирус.

— Да, Кхем, небеса смилостивились над нами. Дождь пошел-таки.