Порфира и олива

— Знаю, знаю, что ты мне скажешь. Но именно совершенное тобой преступление — причина, почему я возлагаю на тебя эту ответственность. Видишь ли, я, в отличие от папы Виктора, считаю, что лучший способ искупить былые прегрешения — это при случае выполнить подобное же дело как можно добросовестнее. Ты можешь подтвердить мою теорию. Отныне вся церковная собственность сосредоточена в твоих руках. Конечно, она довольно скромна, но для нас поистине драгоценна.

Зефирий подошел к полке, извлек оттуда один из свитков в медном футляре и протянул его Калликсту:

— Здесь все записано. Извлеки отсюда как можно большую прибыль.

Фракиец взял футляр, затем, немного подумав, встал и заявил:

— Я принимаю ту честь, которую ты мне оказываешь, Зефирий. И сумею доказать, что достоин твоего доверия. Вот только...

Папа глядел на него с любопытством, и он решительно заключил:

— Только не жди, что я буду бессловесным. Призвав меня быть рядом, знай, что свой взгляд и свое сердце я прихвачу с собой. Быть всего лишь твоей тенью я не согласен.

На губах Зефирия проступила слабая усмешка:

— Я старый человек, Калликст. Старик не может опираться па тень.

Составляя опись добра, ведать которым ему поручили, Калликст был немало удивлен, обнаружив среди прочего несколько кладбищ, в том числе самое старинное, Устричное, что заложено на Соляной дороге еще во времена святого Петра.

На той же самой дороге, по соседству, располагалась так называемая Присциллина катакомба, Коммодильское кладбище, где погребен апостол Павел, а еще Домициллов погост, что на пути к Ардее, и, наконец, на Аппиевой дороге — крипты Луцины.

Эти последние особенно привлекли внимание новоиспеченного диакона, ибо, чем больше он вникал в расположение этой сети кладбищ, тем яснее ему становилось, чего здесь не хватает: кладбища, официально принадлежащего Церкви, не существовало. Таким местом вечного упокоения могли бы стать крипты Луцины[70]. Всего труднее наскрести средства, нужные для приобретения соседних земель, которые на памяти нескольких поколений являются собственностью семьи Ацилиев Глабрионов. Больше года ушло на переговоры, пока владетельное семейство, наконец, пригласило его пожаловать. И вот он с бьющимся сердцем, полный надежд, отправился на эту встречу. Он переходил Фульвиев мост, когда до его слуха донесся взрыв яростных воплей.

— Area non sint! Ни единой пяди! Никаких кладбищ для христиан!

Сердце Калликста тяжко бухнуло в груди. Он придержал лошадь, подождал, держась поодаль. На набережную хлынула толпа мужчин и женщин.

— Area non sint!

Больше сомнений не оставалось. Нельзя было терять ни минуты, надо предупредить Зефирия и других. Резко дернув повод, он развернул коня и поскакал обратно, к вилле Вектилиана.

Он буквально ворвался в парк, окружающий виллу. Спешился и со всех ног бросился в атриум.

— Зефирий! — закричал он, объятый ужасным предчувствием. Он обшарил все комнаты, от триклиния до рабочего кабинета, и, в конце концов, обнаружил папу на террасе в обществе юного Астерия, одного из новых служек. Там же были Иакинф и еще несколько бедняков, ютящихся на вилле из-за крайней нужды.

— Зефирий...

Старик устало махнул рукой:

— Знаю. И на сей раз вид у них решительный. Посмотри...

В сумерках виднелись фигуры, они наступали на виллу с факелами в руках.

— Но почему? Откуда этот новый всплеск насилия?

— Так ты, стало быть, ничего не знаешь?

Иакинф объяснил:

— Как нам только что сообщили, император Септимий Север издал указ, по всей форме запрещающий переходить как в иудейскую, так и в христианскую веру.

— Запрет на крещение?

— Известие пришло из Палестины, император сейчас находится там.

— По почему? Зачем уничтожать мир, достигнутый годами терпимости?

— Поди пойми, что творится в Цезаревой голове. Может быть, от пребывания на Востоке у него проклюнулась идея, что мы опасны для Империи? Для евреев этот указ, собственно, ничего не меняет. Обрезание, без которого не обходится ни одна еврейская семья, всегда было запрещено. Так что нет сомнения — метили прямиком в нас.

— Тут ничего не разберешь. Север верит в чудеса, в волшебство, в магию и пророчества, он, подобно своему сыну Каракалле, поклоняется всем алтарям, нет ни одного святилища, мимо которого он пройдет, не оказав почестей. Он до того религиозен, что уже и в толк не возьмешь, что у него за религия!

— Еще более непостижимо, — вставил Зефирий, — что кормилица Каракаллы была христианкой, кое-кто из наших вхож во дворец, а Юлия Домна, супруга императора, слывущая умницей, не безразлична к религиозным вопросом, и христианство ее весьма интересует. Всего несколько дней тому назад Иакинф по ее просьбе даже послал ей одну небольшую рукопись, он посвятил ее теме воскресения.

— У нас нет выбора, Святой Отец, — вмешался юноша Астерий. — Надо бежать.

На улице между тем нарастал гул толпы. Внезапно глухой шум донесся прямо из атриума, за ним последовал грохот удара.

— Они пытаются высадить дверь! — вскричал Иакинф.

— Это им удастся без труда. Створки там не толще, чем пачка листов папируса.