Порядок в культуре

В декабре 1879 ода Толстой в беседе с тульским архиереем Никодимом сообщает ему о своем намерении передать имение крестьянам. Отец Никодим не одобрил его намерения, указав графу на семью. Кроме того, он считал, что именно нравственный максимализм, которому Толстой желал следовать в реальной жизни и воплотить его, и привел графа к расхождению с Церковью и Православием. В 1882 году «Исповедь» Л.Н.Толстого изъяли из майского номера «Русской мысли», что способствовало необычайно популярности этого произведения (снимались многочисленные копии, они разошлись по всей России, появились переводы на европейские языки). Всем стало ясно — перед читателем главное произведение «другого» Толстого. Толстой заявил вслух, что никакую веру на веру, попросту, он принять не может. Мы знаем, что Толстой не был удовлетворен «ответом» Церкви и священства на свои запросы. Быть может, это лучше и глубже других объяснил Страхов, когда писал Толстому, почему архиереи ему не помогли: «Они люди верующие, но эта вера подавляет их ум и обращает их рассуждения в презреннейшую софистику и риторику. Они не признают за собой права решать вопросы, а умеют только все путать, все сглаживать, ничему не давая ясной и отчетливой формы….Я ненавижу все эти приемы, хотя знаю, что при них может существовать дух действительного смирения и действительной любви. История нашей церкви в этом отношении очень жалка. Великих богословов, великих учителей, — нет, нет никакой истории, ни борьбы, ни расцвета, ни падения…». Наверное, эти смелые и точные слова Н.Н.Страхова актуальны и сегодня для каждого, кто хотел бы мыслить о вере своей.

Страхов прямо показывает, куда стал двигаться Толстой, в какую сторону: Толстой стал искать вокруг себя таких людей, которые «знают, зачем жить и как умирать, следовательно, людей истинно и твердо верующих, и нашел их в русском простом народе. Пусть не забудут ревнители христианства, в какой великой школе обучался вере граф Толстой. Они должны согласиться, что в выборе школы им руководило глубокое религиозное понимание» (1, 142). Далее Страхов сообщает, что ни у Каткова, ни у Аксакова, ни у митрополита Макария писатель не нашел ответов на вопросы о вере (обращался к ним), а вот у «простых людей» нашел искомую «мудрость», усвоив «основы народного благочестия» и, тем самым, критик полагает, что и все мы должны в Толстом признать «живое и могущественное проявление той самой религиозности, которая одушевляет русский народ» (1, 143). Но в том то и дело, что граф Толстой — не представляет простонародного сословия, а потому и «не мог ограничиться детскою и простодушною верой народа» (1, 143). А потому он стал прилежно изучать Библию и писания богословов, он «изменил образ своей жизни», «старается на деле выполнять свои новые убеждения» (1,144). И Страхов спрашивает читателя: а кто из нас, считающих себя «настоящими христианами и упрекающими его в заблуждениях», — кто из нас столь же серьезно отдался тому, что мы считаем для себя «самым важным предметом»? «Люди, преданные религии, — полагает Н.Н.Страхов, — …в нем наверное найдут для себя много поучительного и назидательного, чего уже никак нельзя найти у тех, которые называют себя настоящими христианами, но о вере никогда не думают, предоставляя эту заботу духовнику, а в жизни спокойно плывут туда, куда дует ветер» (1, 145).

В чем же был для Страхова прав Толстой?

Из всех приведенных выше цитат ясно одно: внутренний мир человека есть естественная первичная среда его религиозной жизни. Главная ценность мира — нравственная. Главная и подлинная красота мира — нравственная красота. Главный и настоящий свет мира — это нравственный свет, который наиболее ярко явлен у настоящих святых. Потому и прав Толстой, когда пишет: «Закон человеческой жизни таков, что улучшение ее как для отдельного человека, так и для общества людей возможно только через нравственное совершенствование» (10, 45.). И нет никакого иного пути, который бы позволил обойти стороной нравственное совершенствование.