Порхающая душа

Город — деспот. Он расколдовывает чары превращает все чудесное и сказочное в прозаический факт, в хронику происшествий или в холодную цифру.

Трудно жить поэту в городе фактов и цифр, Среди каменных домов. Что делать поэту там, где:

Люди — сухарики,
Или — плоские куклы из дубовой доски: —
На них нарисованы лица,
Они говорят слова
И называются: юноша или девица,
Министр или городской голова.

Что делать здесь поэту? Он одинок, бедный мечтатель среди фактов, и бежит в аллею причуд, как Пушкин когда-то бежал «в широкошумные дубравы», которые — увы! — вырублены и пошли на газетную бумагу.

Все эти понедельники, пятницы, — серенькие дни, —
Я в выдумки одела пестро,
Повесила разноцветные фонарики, — китайские огни, —
Смотрю на этот праздник и улыбаюсь хитро.
Мне нравится гулять по аллейке причуды,
Опьяняться запахом цветов, которых нет,
Забыть все имена, который час, сколько кому лет, —
И ждать чуда.

Но чуда нет. Жизнь расколдована. Она не синтез больше, а анализ. И поэт, лишенный чудес и сказок, играет в колдовство. Вообразим, что все, сущее вокруг нас, не люди, не дома, не тротуары, не пшюты, не проститутки, не городовые — а кубики:

Они — живые игрушки.
На лбу у них смешные чубики,
Они наряжаются в тряпочки, любят погремушки.
И в жизнь играют, как в кубики.

Итак, я начинаю: колдую, творю симуляцию чудес, которых нет. Это очень просто: надо сложить кубики без всякого порядку, не по картинке. И получается такая забавная штука:

…вместо головы — капуста,
У барышни — лисий хвост,
Там, где был жених с бокалом и говорил тост,—
Совсем пусто,
На клумбе растут сапоги и ботинки —
Вообще — ерунда.

Поэт города хочет любить. Но и любовь его выдуманная, не настоящая, как на сцене играют актеры любовь.

Давай сочиним любовь из флирта!
Давай увенчаем приключенье —
Наденем на него — без строгого значенья —
Венок из мирта.
Хотите — дружбой назовем любви капризы?
Хотите — мы любовью дружбу назовем?
На конкурсе изломов мы ли не возьмем
Любого приза?!

Все изломано в поэте города, все условно. В душе его, капризной, как жизнь большого города, надорванной и истеричной, торопливой и мятущейся, вмещается все:

…Все говорили: «Она такая»,
Какая?
Кто может сказать — чистая она или грязная?
Она — разная.
И кто виноват в том,
Что нельзя всего найти в одном?

Поэт мишурных выдумок и городской прозы-действительности тоскует по «широкошумным дубравам». И страшно поэту сознание, что:

Мишурной цепи этой я звено,
Я — луч искусственного блеска.

И «луч искусственного блеска» прядет без конца нить обманов, лучистых и красивых:

Вчера ночью подбежал к чернильнице флакон,
Он облил ее духами,
Он обнимал ее прозрачными руками
И столько нежных слов сказал ей он.
А она отрицательно головой качала
И молчала —
Она любила костяную вставочку с золотым пером.
Флакон утешала бутылочка, в которой бром,
Смеялись подсвечники, что было сил,
А пудреница сплетню плела.
Флакон подбежал к краю стола,
V фарфоровой кошечки носик отбил,
Пресс-папье расцарапал
И бросился на пол.
Кошечка потерлась об чернильницу льстиво
И скатала: «Разбился? Не жалей.
Он был такой некрасивый».

Не так, как бывает. Оригинально и ново. Среди реальных фактов и реальных вещей сплетена сказка. А автор этой сказки, такой капризный, с истерическим надрывом городской человек. Он ищет красоты там, где ее нет, и сказок просит у строгих фактов. Но: