Порно

А они все, как один, говорят мне, что у меня роскошное тело — потому что им хочется со мной фачиться, потому что я их возбуждаю. Но если бы одна из этих журнальных девчонок захотела с ними поебаться, они бы на меня и не посмотрели. Так что вот она я, и я знаю, что делаю, я знаю, что я постоянно борюсь с отрицательными образцами совершенства, льющимися на меня потоком из средств массовой информации. И я знаю: чем больше мужчин оборачивается мне вслед, тем больше мне надо сравнивать себя с этими красотками из журналов.

Я вырываю из журнала страницу и сминаю ее в комок.

По идее я сейчас должна бы быть в библиотеке. И вообще мне надо учиться или работать над своим эссе, вместо того чтобы проводить почти половину всего своего времени в книжном, в отделе дамских журналов, бесстыдно просматривать эту погибель: «Elle», «Cosmo», «New Woman», «Vanity Fair», — и мужские журналы тоже, «GQ», «Loaded», «Maxim», — смотреть на все эти тела до тех пор, пока какое-то одно, только одно, не разбудит во мне полное ненависти отвращение к себе самой, потому что я знаю, что я никогда не буду такой, никогда не буду так выглядеть. Ну да, умом я понимаю, что все эти картинки — умелая композиция, они все созданы немалым трудом, отретушированы и подправлены; одна хорошая фотография — это умелый фотограф и визажист, множество света, направленного в нужную сторону, и метры, и метры отснятой пленки; а все эти модели, актрисы, поп-звезды — настоящие суки-неврастенички вроде меня, которые гадят и ссутся в штаны, и кожа у них — сплошь гнойники, вскрывающиеся из-за стресса, и у них постоянно воняет изо рта, потому что их так часто выворачивает наизнанку, и они полностью без тормозов, если речь о коксе, который они нюхают беспрестанно, потому что уже без него не могут, и менструальная кровь у них черная, застоявшаяся, и вообще все у них плохо. Да. Но понимать умом — этого недостаточно, потому что «реальное» больше не значит «настоящее». Реальное знание — оно в эмоциях, оно состоит в чувстве, а реальные чувства порождаются ретушированным изображением, лозунгом и фрагментом мелодии.

Я НЕ НЕУДАЧНИЦА.

Четверть века практически позади, лучшая четверть, лучшее время жизни, а я не сделала ничего, ничего, ничего…

Я, БЛЯДЬ, НЕ НЕУДАЧНИЦА.

Я — Никола Фуллер-Смит, красавица, которую любой мужчина, если он в здравом уме и не законченный импотент, хочет уложить в постель, потому что моя красота очень выгодно дополняет его самые лестные представления о себе.

А я думаю о Рэбе, о его карих глазах с янтарным отливом, и как я хочу его, когда он улыбается, а он меня, на хуй, не хочет, да что он себе вообразил, ему должно быть приятно и лестно, что роскошная девушка моложе его хочет… нет, УРОДИНА, УРОДИНА, УРОДИНА, ЗЛОЕБУЧАЯ МЕРЗКАЯ ШЛЮХА…

Дверь. Я быстро набрасываю халат и возвращаюсь к своему эссе, покинутому на столе в гостиной, когда ключ поворачивается в замке.

Это Лорен.

Маленькая, глупая, изящная и красивая Лорен, которая на ШЕСТЬ ЛЕТ моложе меня, и, под этой дурацкой одеждой и идиотскими очками, она — пиздатая маленькая богиня из свежей плоти, а она этого даже не понимает, так же как и большинство мужиков — таких же слепых и тупых, — что ее окружают.

Эти шесть лет. Чего бы только не отдала старая уродина Николя Фуллер-Смит за пусть даже один или два из этих шести лет, которые эта глупенькая маленькая Лорен. Заебись просто потратит впустую, даже не понимая, что у нее есть такое богатство.

ВО-О-ОЗРАСТ, держись от меня подальше.

— Привет, Никки, — говорит она оживленно. — Я нашла классный текст в библиотеке, и… — Тут она видит меня. — Что с тобой?

— Никак не могу включиться в это блядское эссе для МакКлаймонта, — говорю я. Она видит, что моя книга и бумаги лежат точно так же, как они лежали на прошлой неделе или даже на позапрошлой. И еще она видит журналы на столе.

— Сегодня нашла новый сайт о кино, классный такой, суперские обзоры, аналитические, но без претенциозности, если ты понимаешь, о чем я… — бормочет она, хотя знает, что мне неинтересно.

— Диану видела? — спрашиваю. Лорен подозрительно смотрит на меня.

— В последний раз я ее видела в библиотеке, она работала над диссертацией. Она вся сосредоточена на учебе, — говорит она с искренним восхищением, едва ли не мурлычет. В общем, теперь у нее есть новая старшая сестренка, и я живу вместе с двумя помешанными на учебе трудоголичками. Лорен начинает что-то-то говорить, потом сбивается, но все равно продолжает: — Так в чем проблема с этим макклаймонтовским эссе? Ты ведь обычно их щелкаешь как орешки?

И я ей рассказываю, в чем проблема.

— Основная проблема не в понимании или интеллекте. Она — в приложении этого самого интеллекта: я занимаюсь херней, которой мне вовсе не хочется заниматься. Единственный выход для меня — это попасть на обложки журналов, — говорю я ей, шваркая «ЕНе» о кофейный столик, так что табак с папиросной бумагой летит на пол. — А этого в жизни не произойдет, если я буду тратить свое драгоценное время на эссе о шотландской иммиграции в семнадцатом веке.