Порнограф

— А если подумать?.. Вот что ты сейчас делаешь?

— Сижу.

— Нет, ты думаешь, сидя, — лектор клацнул костяшкой счетов. — А думать мы тебе категорически запрещаем! Раз! — И снова клацание костяшки. — За тебя есть кому думать! Два!.. — Клацание костяшки. — И три! Должен признаться, что ты верблюд! — Клац-клац-клац.

— А почему верблюд?

— Потому, что он не думает, — хихикнул рыжеватый плюгаш. — И не гонобобелится, как некоторые, а идет, куда ему указывают путь.

— Разрешите с вами не согласиться, это уже не демократия…

— Демократии хошь, сука! — взвизгнул подземный человечек и шлепнул изо всех сил ладошкой по рукописи — и та неожиданно взорвалась ярким обжигающим фейерверочным пламенем.

И я просыпаюсь: в кабинете появляется служивый человек в униформе, он открывает плотные шторы — и утренний солнечный свет режет глаза. Я морщусь — проклятье, что за сны и видения? И такие, что не знаешь, где лучше жить: во сне или наяву. Может, вся моя жизнь снится? А я не догадываюсь об этом? Хотя если это сон — то не слишком удачный. Впрочем, жаловаться не приходится — мы разгадали загадку, превратив «S» в «$». И что? На этот вопрос я получаю ответ у энергично появившегося Хулио. Он свежевыбрит, благополучен и весел, сообщает последние новости: папарацци выехали на объект, нас интересующий, и есть сведения о том, что господин Sodos вновь прибывает в славянскую столицу. Через два дня.

— И что?

— А то, Ваньо, что будут запускать «Программу „$“».

— Без дискетки?

— А вот этого я не знаю, — развел руками. — Возможно, есть резервный вариант запуска, да? Не знаю-не знаю… Но мы поднимем такой шум в прессе, ой-ей-ей!..

— Ты о чем, Хулио? — не понял я.

— Как о чем? О мировом скандале? Мои папарацци сработают по полной программе!

— И это все?

— А тебе этого мало, Ваньо?

— Мало.

— А что ты хочешь?

— Поднимай эту свою ООТН, так?

— Организацию освобождения?..

— Вот именно.

— Ваньо, не сходи с ума. Давай сначала разберемся, а после… трудовые, так сказать, массы.

И я вдруг осознаю, что цивилизованный мой друг не способен на истребляющую и жестокую войну. Бумажная возня — это да, это его коммерция. Хулио живет иллюзиями, что скандалом в средствах массовой информации можно остановить оккупацию долларом. Нет, я его не имею права осуждать, каждый выполняет свою задачи в этом мире. Наши пути-дороженьки сошлись, а теперь должны разойтись. И никаких проблем. Кроме одной — я должен знать местоположение «свечного заводика»?

— А зачем тебе, Ваньо, — пугается мой экзотический товарищ. — Мы сами все сделаем, клянусь!

— Хулио, не доводи до греха, — требую я, бряцая автоматом. — Ты меня знаешь, могу и промахнуться. Будешь калекой на всю жизнь.

— Черт знает что! — оскорбляется. — Мы же друзья?

— А истина дороже.

Надо ли говорить, что я получил то, что хотел получить. И мы расстаемся добрыми приятелями. Нет, мы будем помогать друг другу. Что нам делить, кроме горбушки хлеба и журнальных полос? Но я за более решительные действия. Обнимаясь, я каюсь — больше так себя вести не буду.

— Будешь, гад такой, — печалится Хулио, переживающий, что я могу перехватить у него горбушку хлеба и журнальные полосы.

— Дурачок, — смеюсь я. — Делай свое дело смело, а я буду делать свое с «Калашом».

— Ваньо! Сосо! Черти чесночные, — переживает. — Это же опасно, мать вашу так!

— Не-а, — смеемся над его страхами и со спокойной совестью и спортивной сумкой, где складированы два автомата, покидаем элитарный клуб интернациональной помощи. Мы её получили в полной мере, и теперь нам нужно торопиться, чтобы успеть в последний вагон последнего поезда, ускользающего в неизвестное далекое далеко. Как говорит один известный жизнерадостный придурок в рекламе по радио: «Отечественные поезда самые поездатые поезда в мире». И это точно. Главное успеть на свой «поездатый» поезд, и тогда все будет в полном, блядь, порядке.

Однажды бывшая жена Аура (третья) подарила на нашу свадьбу костюм. Я был счастлив от такого подарка. И, торопя время, надел его для одинокой прогулки по городу. И ошибся. В это время по улицам шли бесконечные манифестации в защиту демократических, блядь, преобразований. Черт меня дернул оказаться на площади, где происходило главное шаманство. Послушав истерические призывы к свободе, я попытался покинуть благородное собрание. Не тут-то было. Площадь запруживалась многомиллионной массой, которую прорвать не было никакой возможности. Понятно, что во мне взыграло ретивое. Не люблю толпу и догмы. И находится в эпицентре безумных общих устремлений…