Порнограф

— Люблю, — буркнул.

— Не верю, — смеялась, прилегая на мне со всеми удобствами. Докажите, граф?

— Обратитесь, ваше сиятельство, непосредственно к столоначальнику, осклабился я. — Все зависит от его высочайшего соизволения…

— Да, вы, Лопухин, чинодрал!

— Не Лопухин, а Лопухин, матушка!

— Ах, вы не граф! А самозванец! И вашего столоначальника тоже под арест! В кутузку!

— Ваше сиятельство, он готов и в огонь, и воду. И в вашу кутузку тоже.

— Вот теперь верю, граф, в вашу и его благонадежность!

Ну и так далее. Если кто не понял, что происходило на самом деле, я не виноват. У каждого свои представления о времени и о себе. И любовных утехах.

Потом мы бездыханно лежали, умытые утренней грозой, и говорили на отвлеченную тему. Как правило, девушки в постели раздвигают не только ноги, но и расширяют горизонты своей души. Что, впрочем, относится и к юношам. Когда нагие тела, хочется обнажить и весь свой щедрый внутренний мир.

Я угадал, что Александра у нас залетная птаха из номенклатурного поднебесья. Вернее, её прадед участвовал в полетах высшего эшелона власти. Понятно, что воспитывалась девочка Саша в атмосфере «лучших» домов Лондона, Парижа и родной столицы. О жизни имела такое же представление, как папуас о Чернобыльской АЭС. Потом девочка выросла и её выдали замуж за преуспевающего молодого политика и бизнесмена господина Любошица, активно участвующего в переделе власти.

Брак был по высшему расчету, и скоро Александра поняла, что для супруга она не более, чем премиленькая и дорогая вещичка, которую изредка извлекают из домашней малахитовой шкатулки.

— Ванечка, они там, как мертвые, — сказала девочка. — Все по протоколу. Никогда не пробовал жить по протоколу?

— Нет.

— Это заметно, — польстив, продолжила повествование о законах политического, блядь, истеблишмента. Закон один и всем известный: гнуть хребет перед вышестоящим столоначальником, никогда не выказывать отдельного мнения, участвовать в царских потехах да ублажать слух самодержца-самодура лестью и сладкими ухмылками. Тогда будешь обласкан высшей милостью, и ещё как обласкан: все в говне, а ты во фраке.

Поведение же господина Любошица в семье было отталкивающим. Он сплетничал, как баба, трясся от слушков, как баба, и в койке был, как баба. От опасения за свой государственный пост он частично облысел и постоянно потел.

В конце концов Александре такая семейная жизнь осточертела. Устроив вселенский скандал с боем посуды и греческих амфор, она вернулась в дом родной к папе и маме. К своему удивлению, её радикальный поступок не нашел понимания у близких, в том числе и у любимого прадеда, доживающего свой век на даче, подаренной ему ещё товарищем Сталиным.

Таким образом, выбор дальнейшего жизненного пути у строптивицы был богат: вернуться под тень высшего света или начать самостоятельную жизнь.

Александра пошла в народ, чтобы понять, как можно выжить в условиях капиталистического сегодня, не вылезши толком из коммунистического вчера.

— Я бы тебя наградил за мужество, — сказал. — Медалью.

— Ты уже наградил, — усмехнулась, — маленькими Ванечками. Или Манечками.

— А у меня уже есть Мария.

— Мария?

— Дочь.

— Как интересно, — смотрела на меня внимательным и напряженным взглядом. Подрагивающие ресницы походили на темные лапы ели, подбитые рыжеватыми махрами. — И где ребенок? Почему скрываешь?

Я вздохнул и начал свое повествование (с купюрами) о прошлом, которое нельзя зачеркнуть, как нескладную фразу о демократических преобразованиях, похожих на черные ветра чумы, опустошающие города и селения.

Выслушав исповедь провинциала, Александра чмокнула меня в небритую щеку и заявила, что отныне я есть её бой-френд, то есть сердечный друг, с вытекающими отсюда последствиями. Какими-такими последствиями, насторожился я. Если будешь заглядываться на других дам, то я тебе дам, и погрозила кулачком, который я тут же начал облизывать, как дети мороженое. Новое приближение грозы прервал деликатный стук в дверь и голос господина Могилевского. Мы заорали, что нас нет, но нам было заявлено, что мы есть, и коллектив ждет нашего появления для обсуждения проблем текущего дня. Пришлось возвращаться на грешную землю. А вернее в мою комнату, где находился штаб по организации шантажа высокопоставленного жоха, как бы отвечающего за развитие тяжелой и легкой промышленности республики.

Мои друзья после праздника были серьезны, будто находились в синагоге. В дневном свете их энтузиазм иссяк и возникли разговоры о том, что лучше кучу дерьма не трогать, поскольку она будет пахнуть. И есть опасность самим задохнуться в этом зловонном запахе.

— Кто как, а я к запаху равнодушен, — признался и рассказал в лицах о своей встрече со Снежным человеком. И в доказательство тыкал всем под нос клок волос, пахнущий мезозойской эрой, мол, после Йехуа мне не страшна ни одна неприкосновенная сволочь. Хватит! Почему они живут в свое удовольствие, как патриции в эпоху распада Roma империи. Их надо привести в чувство и ткнуть лоснящимися рожами в родную навоженную жижу. Пусть познают жизнь, как мои друзья волосяной йехуанский клок!.