Порочная королева

К самому концерту Яна приготовила своим мучителям сюрприз. Девочки договорились пошить для выступления одинаковые черные платья с желтыми зигзагами на груди. Маленькие артистки радостно кружились у зеркала в раздевалке, когда появилась припоздавшая Лагутич. На миг аспидно-лимонные «бабочки» и даже мальчишки замерли и почти тут же восхищенно-завистливо завизжали. Лицо Бобровой сморщилось, как у бабы-яги, и по нему потекла косметика, которой девчонки обильно намазались перед выходом на сцену. Анастасия Витальевна металась между своей любимицей, потерявшей боевую готовность, и галдящими ребятами. Наконец подскочила к Яне. Быстро осмотрела парчовое (а не шелковое, как у всех остальных!) платье Лагутич, искрящееся в свете ламп миллионами веселых огней. По глазам Анастасии девочка видела: училку раздирает желание надавать негодяйке оплеух, но педагогшу что-то сдерживает.

То ли боязнь Яниного отца, то ли гиппократова совесть воспитателя. Наконец дрожащим голосом хореограф произнесла: "Очень красивое платье. Но оно… уже испортило номер. Ты не центральная фигура". И Яна, прислонившись затылком к стене, со сладостно жутким сознанием (ты побоялась, а я смогла!) таким же дрожащим голосом бросила: "А вы, Анастасия Витальевна…

Вы — центральная фигура?" Взгляд преподавательницы, возмущенно-жалкий, Лагутич помнила до сих пор. В общем, все вышло даже лучше, чем она задумала. Торжество Яны не испортили даже шипы, притаившиеся в репликах, которыми обменивались родители после концерта: "Чья это девочка в таком красивом платье? А-а-а… Самого Семена Исаковича".

Яна росла и страшнела. Но, к счастью, вместе с ней в стране росла любовь к деньгам. Теперь никто бы уже не осмелился сказать девушке, что она не центральная фигура. Лагутич пели дифирамбы мужчины и женщины. Но их довольные взгляды говорили о том, какими утешительными призами обмениваются льстецы за спиной богачки: "До чего страшненькая… Можно даже сказать — уродливая…"

Неверов оказался первым, кто посмотрел на нее с теплой нежностью. И оглушенная его привлекательностью, сильно звучащим мужским началом, Лагутич растаяла. Она долго не могла понять простую истину: таким взглядом Николай смотрит на ВСЕХ женщин. И на конопатую продавщицу мороженого, и на глупо хихикающую пэтэушницу, и на играющую на экране любовь Кондулайнен, и на Яну Лагутич. Она отвоевала у отца право выйти замуж за великолепное Ничто и добровольно отдала супругу свое место.

Центральное.

Беспомощной дурочке с обреченными глазами пойманной птицы Яна напомнила бы простую истину о главной фигуре и заслоняющих ее пешках. Если бы девчонка пришла одна. Но крупный самец, дружок Невера, не получит ни-че-го…

Карина дернула себя за локон. Лагутич, кажется, забыла о посетителях. Может, перебирает в памяти темные четки прошедших дней? Или думает о бордовом борще, густой запах которого уже плывет из столовой? А, возможно, отравленный наркотиками мозг женщины просто бездействует.

— Как же хотеть смерти… если любишь? — настойчиво повторила Карина.

Лагутич прищурилась. Ядовитые слова закапали с ее тонких губ:

— Любить его, девочка, было не за что. Он, правда, хорошо делал свое дело в постели. Но и эти радости испоганил один недостаток красавчика. Щепетильно-интимный. Для его запойно-кобелиного образа жизни вроде бы и полезный.

Но для настоящего мужика… Больше всего он хотел иметь то, что не мог…

— Не надо плохо о мертвом, — глухо обронил Андрей.

Страшила как-то очень быстро и подозрительно покорно прикусила язык.

— Но Николай-то был к вам так привязан.

Все время ездил сюда. — Девочка продолжала бестолково топтаться на выжженном пятачке любовь-нелюбовь.

— Боялся, — усмехнулась Лагутич. — Регулярное посещение им «Пристани» стояло отдельным пунктиком в нашем договоре. Как он ненавидел эти встречи! Сидел, мычал. Но ему приходилось показывать тут свою лживую физиономию, а то я бы быстро накатала жалобу, что папочка плохо следит за ребенком.

Яна вспомнила глупый виноватый взгляд Неверова, с которым он всегда являлся в коммуну, и передернула плечами.

— Но ребенка-то от Николая вы любили, — отчаянно Карина пыталась нащупать теплое место в заиндевевшем сердце или отыскать новые улики виновности Страшилы. — Помогите нам найти убийц мальчика.

Лицо Лагутич перекосило какое-то странное выражение.

— Меня вообще… — Яна подняла мертвые глаза на мучительно красивые тополя, — ничего не держит в этой стране. Скоро я уеду в Голландию. Кой-какие деньги, спасибо Броману, у меня еще остались. Мать давно зовет. Она там замуж вышла. За молодого. Прошлое надо уметь бросать. Так что свои вопросы… задайте кому-нибудь другому.

Страшила демонстративно замолчала. Поняв, что от нее больше ничего не добиться, доморощенные следователи поплелись к выходу.

— Карина.

Мужчина и девушка вздрогнули и одновременно развернулись, будто Лагутич выстрелила им в спину. Великоцкая с надеждой впилась в лицо Яны.

— Ты забыла поблагодарить меня… За то, что я не вызвала милицию.

— Спасибо.

В голосе говорившей всхлипнуло смирение, и Лагутич вдруг, словно через себя переступая, произнесла: