Порочные игры

— Вы чересчур благородны, — возразил Алберт. — Не знаю, что бы я на вашем месте чувствовал.

— Нельзя требовать от друга, чтобы он был совершенством, — заметил я. — Генри никогда не опускался до заурядности, не то что я. И если хотите знать, не отбивал у меня Софи — она сама к нему ушла. Я был недостаточно внимателен к Софи, думал, что подарил ей домашний очаг, а она тяготилась им. В отличие от меня Генри был личностью яркой. И Софи ушла к нему, полагаю, в самый подходящий момент. Отборочные комиссии тори предпочитают женатых.

— После того как они поженились, вы часто виделись с ними?

— Долгое время вообще не виделись. Генри пытался уладить все миром. Потом я немного успокоился… Немного, но не совсем. К тому времени у меня появилась девушка, очень хорошая, но ничуть не похожая на Софи. Только у нас не заладилось. Я видел Генри с Софи несколько раз, и то случайно, на вечеринках. У Генри был свой круг знакомых, у меня — свой. После избрания в парламент Генри радикально изменил образ жизни. Они с Софи выезжали за город на уик-энды и все в таком духе. Вот вы сказали, что он мне был неприятен. Это не так. Раньше мы не разлучались, хотя и были совсем разные, как конь и трепетная лань, такое случается у близких друзей. Он обладал тем, чего мне всегда недоставало, — легкостью в обращении с людьми и живостью ума, хотя юмор его бывал порой сардоническим.

— У них были дети?

— Нет.

В этот момент зазвонил его карманный телефон. Он послушал с минуту, потом сказал в трубку:

— О’кей. Так его взяли? Он был вооружен? Слушай, парень, из-за этого типа, чего доброго, головы полетят. А журналисты там? Скажи всем, чтоб заткнулись. Я буду через полчаса.

Он со вздохом улыбнулся.

— Извините, мне надо ехать. Эти раздолбай залезли на стену Букингемского дворца. Шума будет — только держись! По мне, уж лучше бомбы.

Я поднялся и заплатил по счету.

— Не выходите сразу, — сказал он. — Будьте осторожны.

— Думаете, я все еще в опасности?

— Вы во что-то вляпались, но пока сорвались с крючка. Полагаю, тогда в Венеции вы действительно видели вашего друга и только поэтому до сих пор живы. Так что вы правы — старая дружба не ржавеет.

— Что же мне теперь делать?

— Ничего. Пока я не разберусь со всем этим. Впрочем, это не моя сфера. Но… У меня везде есть знакомые. Он ободряюще улыбнулся. — Я дам вам знать. Ведите себя как ни в чем не бывало. Вам обязательно надо быть в Лондоне?

— В общем, нет.

— Есть у вас друг, к которому можно поехать на время?

— Пожалуй.

— Так и сделайте. Только дайте знать, где вы.

— Нет слов, чтоб выразить мою благодарность. Ваш рассказ тронул меня до глубины души. Я вспомнил те далекие дни, когда бегал за обычными воришками.

С тем он и ушел. Я посидел еще немного, купил овощей и хлеба и пошел к машине. Под «дворник» была подсунута квитанция за парковку. На сей раз я не пожалел, что проштрафился.

Предложение Алберта я воспринял всерьез. Думая о том, куда бы поехать, я вдруг вспомнил про Роджера Марвуда, моего старого университетского тьютора[29] и преподавателя английского языка. Уроженец Корнуолла, он, когда вышел на пенсию, купил на все свои сбережения рыбацкий домик около гавани в Портлевене, решив вернуться к своим корням и жить как можно дальше от академических лужаек. Все это время он поддерживал со мной связь. Каждый раз, когда у меня выходил новый роман, писал письма — надо сказать, не всегда восторженные, длинные письма от руки, полные одиночества. Я многим был ему обязан: раньше всех обнаружил у меня способности и побудил заняться литературой. Именно Роджер послал мою первую рукопись знакомому издателю с убедительными рекомендациями, которые возымели действие. Я исправно отвечал на его письма, посылал в подарок на Рождество бутылку его любимого «молта»[30], и все же испытывал угрызения совести, потому что никогда он не видел от меня даже капли того дружеского тепла, которого так жаждал. Он был гей, хотя это слово применительно к Роджеру вводило в еще большее заблуждение, чем обычно.[31] Это был очкарик, таращившийся на жизнь и на свои любимые книги сквозь толстые окуляры. Такого веселым не назовешь, скорее мрачным. Его рассуждения о текущих событиях всегда были едкими, словно уксус.

— Будь у меня более высокая пенсия, я предпочел бы Грецию, — как-то признался он. — Но, в конце концов, здесь тоже море. Не такое синее, как Адриатическое, но все же лучше, чем никакого.

Я ни разу не ездил к нему с тех пор, как он вышел на пенсию, несмотря на многократные приглашения. Мои прозрачные оправдания он принимал без злобы, хотя понимал, что они липовые.

Сейчас же, по некотором размышлении, его дом показался мне самым подходящим местом. Я позвонил ему в тот же вечер.

— Роджер, боюсь показаться чертом из коробочки, но что, если я приеду к вам погостить недельку-другую? Если неудобно — ради Бога, скажите, я все пойму. Годы проходят, и мне очень стыдно, что мы так редко видимся.

Ведя с ним разговор, я ощущал неловкость, тем более что его реакция была моментальной и искренней.