Порочные игры

После обеда дамы удалились, и были поданы сигары и портвейн. Когда же мы вновь воссоединились, Китти предложила поиграть в одну из их традиционных игр. Видимо, такие игры — отличительная особенность так называемого высшего общества Англии. Это либо шарады, либо, не приведи Господь, утомительная игра, когда все загадывают какую-нибудь историческую личность, а один, выйдя из комнаты, должен потом угадать с помощью определенного количества вопросов, кто какую личность загадал. Я старался врубиться в игру, но все время думал о Генри. Ларри чувствовал себя в своей стихии; когда пришла его очередь, он загадал мадам Дюбарри (что, я думаю, было для него естественно) и был счастлив, что никто не разгадал. Я, когда настал мой черед, загадал Антони Идена — выбор довольно странный, но это было первое, что пришло мне в голову. Эрик отгадал без труда.

С Виктором мы смогли побеседовать лишь на следующее утро. Мы оба встали рано и оказались одни в комнате для завтрака, где на серебряных подносах было подано неимоверное количество еды. Оглядывая все эти почки, кеджери, печенку, бекон и яйца, я почувствовал, что меня уносит в викторианскую эпоху.[60] Я взял свою обычную еду — кофе и сдобу; Виктор, напротив, перепробовал все подряд.

По утрам я обычно не в настроении и болтовня меня утомляет, поэтому я не был готов к его первой фразе:

— Жаль, что вчера вечером вы так разволновали Еву.

Его заявление мне показалось обидным, и я сухо спросил:

— Разволновал? Я как-то не заметил.

— Упомянув о Генри.

Я опустил газету и посмотрел на него, стараясь припомнить, что же такого я ей сказал.

— Она всю ночь не спала.

— Я виноват. Но вовсе не хотел ее огорчить. Мне показалось вполне естественным вспомнить о смерти общего знакомого. В конце концов, именно Генри нас познакомил. Но я непременно принесу ей свои извинения, как только она появится.

— Она не будет завтракать. Она пошла к мессе.

Из-за его довольно странного тона и, возможно, из-за того, что время было еще раннее и я туго соображал, я решил выяснить, в чем все-таки дело.

— Почему же она расстроилась?

— Почему? Неужели непонятно?

— Нет. Правда нет.

— Они с Генри были одно время очень близки.

— Ну да, и я тоже. Его смерть меня потрясла. Он был моим самым лучшим другом.

— Это совсем не то, — загадочно промолвил он.

Что же в нем было отталкивающего? Вкрадчивость? Самоуверенность богача?

— Ваша сестра дала мне понять, что вы не общались с ним и с Софи.

— Да? В некотором смысле, пожалуй, это верно. В нашей жизни люди приходят и уходят.

Я налил себе еще чашку кофе и сказал, нарочно глядя мимо него:

— Тогда, значит, вам неизвестно, что за неприятности толкнули его на такое? — Я быстро посмотрел на Виктора и увидел на его лице странное, пожалуй, даже гневное выражение.

— «Неприятности»? Почему вы так говорите?

— Не нашел лучшего слова. Думаю, только неприятности могут довести человека до самоубийства.

— А, понимаю, что вы имеете в виду. Верно.

— Мне казалось, не в характере Генри совершать нечто подобное. Он обычно умел справляться с любой бедой.

— Возможно, это Софи его довела, — сказал Виктор.

Я прикинулся удивленным.

— Разве они не были счастливы? Я считал их брак вполне удачным.

— Значит, вы мало знаете, — ответил он и тут же спохватился, хотя, по сути, ничего не сказал, затем, успокоившись, добавил: — Впрочем, кто знает чужую семейную жизнь? Ведь многие, пытаясь покончить с собой, надеются, что их спасут. Это — как крик о помощи доведенного до отчаяния человека.

— Лишь в тех случаях, когда принимают таблетки, — возразил я. — Но повешение — акт более решительный, не так ли? Его исход практически предопределен, тем более в гостиничном номере, да еще в Москве. Это чересчур далеко от добрых самаритянских друзей.

От этой беседы у Виктора явно испортился аппетит, и он отодвинул тарелку с недоеденным завтраком.

— Рассуждения о том, зачем да почему, его уже не воскресят. — Он сказал это подчеркнуто выразительно, и на том разговор наш закончился.

Еву я увидел лишь перед самым ленчем, когда забрел в библиотеку, где она полулежала в кресле.

— Я, видимо, должен принести вам свои извинения, — сказал я, игнорируя требование ее братца оставить в покое этот предмет. — Я не хотел вас огорчить, вспомнив о Генри.

— Что сказал Виктор? — спросила она. — И почему он все время встревает? Он иногда бывает ужасно глуп.

— Как прошла месса? — спросил я, полагая, что это лучший способ сменить тему.

— Месса? Я не была в церкви целую вечность. Я просто совершала моцион. В Англии непременно толстеешь, здесь так много едят. С тех пор как мы приехали, я прибавила несколько фунтов.

Это была типичная жалоба всех дистрофиков.

— И надолго вы теперь в Англию?