Порочные круги постсоветской России т.1

Наука изучает «то, что есть», предоставляя философии, религии и политике спорить о том, как «должно быть». Наука ищет истину, и добываемое ею объективное, возможно более достоверное, знание — огромная ценность, которая обеспечивает развитие человечества и сохранение природы.

Наука — вещь хрупкая и малоизученная. Многие страны вкладывают большие деньги, чтобы вырастить свою национальную науку — не получается. Ни за какие деньги ее не купишь. В России наука прижилась и расцвела, а может погибнуть. Будут потом строить новые НИИ, как храмы, будут давать звания новым академикам и нанимать лаборантов с хорошим окладом — а дух не вернется. Дух веет, где хочет…

Уже в конце XIX — начале ХХ в. русские ученые вошли в мировую науку как самобытное и уважаемое научное сообщество. Принадлежность к мировой республике ученых и следование универсальным нормам научного метода, наделило это сообщество чертами, присущимими национальной истории и культуре.

В России не возникло закрытых интеллектуальных сект, занятых натурфилософией, а затем и наукой. В русской культуре не прижилась алхимия, сыгравшая важную роль в системе знания Запада. Становление науки происходило не в обстановке невидимых коллегий и обществ, как это произошло в Англии и Германии, а в государственных университетах и Академии наук. Два родственных явления в истории России — революционное движение и наука — были способом служения, и многие революционеры в ссылке или даже в одиночной камере переходили к занятиям наукой.

Особенностью русской науки стало сохранение в ее мировоззренческой матрице, наряду с ньютоновской картиной мироздания, космического чувства. На Западе научная революция, почти слившись по времени с Реформацией, произвела десакрализацию мира, представив его как холодное и бездушное пространство. А в СССР квазирелигиозная утопия космизма соединилась с нормальной рациональной наукой, объединяя такие разные культурные типы, как Э.К. Циолковский и академик С.П. Королев. Образ вселенной как Космоса стал частью массового сознания в России. А. де Кюстин в своей книге «Россия в 1839 году» писал: «Нужно приехать в Россию, чтобы воочию увидеть результат этого ужасающего соединения европейского ума и науки с духом Азии».100

Находясь на периферии западного научного сообщества, русские ученые не испытывали той идеологической цензуры механицизма, которая довлела в «метрополии». По словам И. Пригожина, догма равновесности механических систем в западной науке подавляла интерес к нестабильности и неравновесным состояниям. В России же сложились сильные научные школы, изучавшие нелинейные процессы, переходы «порядок-хаос», цепные процессы и т. п. Можно сказать, что научная картина мира и нашей науки уже в начале ХХ в. включала в себя неклассические научные представления. Это способствовало достижениям научных школ в области горения и взрыва, аэро- и гидродинамики, океанологии и др.

Это замечание напоминает, что реформирование и перестройка российской науки по западным шаблонам — исключительно рискованная операция.

Наука — часть культуры, причем достаточно технизированная часть, принадлежащая и к духовной сфере, и к техносфере. Такие системы становятся матрицами, на которых воспроизводится данное общество. Переплетаясь друг с другом, они «держат» страну и культуру и задают то пространство, в котором страна существует и развивается. Складываясь исторически, а не логически, эти матрицы обладают большой инерцией, так что замена их на другие, даже очевидно лучшие, всегда требует больших затрат и непредвиденных потерь.

Обстановка для спокойного разговора о науке сегодня неблагоприятна. Уровень понимания науки и ее роли резко снизился из-за травмы 1990-х гг. и общего культурного спада. В настоящее время тяга к простым решениям такова, что под наукой подразумевают технологию — приложение научного знания в виде новых продуктов или методов. Это подмена предмета, ведущая к важным ошибкам. О технологии надо говорить особо.

Достоверное представление об объекте — одна из главных предпосылок для рационального управления. Главные ошибки в оценке полезности науки, особенно в период кризиса, порождены не отсутствием хороших методик «измерения эффективности», а структурными причинами: из поля зрения выпадают многие важные функции науки, которых просто не замечают, когда наука функционирует.