Порочные круги постсоветской России т.1

Образы прошлого всегда консолидировали человеческие сообщества. Память о пережитом сообща является ядром идентичности группы, залогом ее единения во временной протяженности. Речь в данном случае идет не просто об обыденном неорганизованном припоминании, а о памяти как компоненте культуры. То, что немецкий культуролог Ян Ассман назвал культурной памятью,73 формирует и воспроизводит групповую идентичность за счет постоянной коммуникации между членами сообщества посредством культурных смыслов. Значительная их часть воспроизводится на матрице реального или воображаемого исторического опыта. Культ общего предка связывал воедино семьи собирателей и охотников доисторических времен, первые земледельческие общины долины Нила, междуречья Тигра и Евфрата. В античности возник культ героев, воплощавших собой славные страницы исторического прошлого полисов. Средневековье стало эпохой расцвета, опиравшейся на традицию корпоративной идентичности профессиональных сообществ. История представляла собой сакральное знание, хранители которого — жрецы, старейшины, священнослужители — принадлежали к элите общества. Каждая община, полис, коммуна, гильдия, цех гордились собственной историей, которая обладала всеми атрибутами самостоятельности. Она имела точку отсчета, пантеон «мест памяти» (термин Пьера Нора)74 и некоего «иного», в противостоянии которому формировалась идентичность социальной группы.

Историческая традиция освящала собой жизнь сообщества, приобщение к ней играло роль обязательной составляющей процесса инициации его новых членов. В то же время расщепленной социальной реальности домодерновых обществ, представлявших собой не что иное, как совокупность множества автономных социальных миров, соответствовало расщепленное видение истории. Французский социолог и философ Морис Хальбвакс пишет об отсутствии в средние века истории как совокупного знания о прошлом, как «океана, в который впадают все частные истории».75 Применительно к традиционному обществу имеет смысл скорее говорить о множестве относительно независимых коллективных памятей социальных групп и сообществ. Понятие «история страны» или «национальная история» в домодерне не имело смысла. У каждой провинции, общины, цеха или коммуны была своя история. На макроуровне речь могла идти лишь об истории правящей династии, но не более того. Не случайно, большинство исторических исследований, проведенных европейскими авторами в средние века и раннее Новое время, посвящены истории королей.

В XVIII в. в Европе стали разворачиваться процессы, которые в корне поменяли эту картину. Просвещение нанесло мощный удар по мировоззрению традиционного общества. Восход рационализма знаменовал собой закат религиозного видения мира. Вместе с ним уходила вера в высшую предопределенность жизненного пути человека. В условиях образовавшегося мировоззренческого вакуума возникла ментальная конструкция, взявшая на себя те функции оправдания человеческого бытия, которые ранее выполняла религия. По словам британского социолога Б. Андерсона, «мало что было (и остается до сих пор) более подходящим для этой цели, чем идея нации». Изобретенный философами Просвещения концепт национализма как коллективной идентичности больших социальных групп объяснял каждому члену сообщества, откуда он пришел и какова его цель в будущем. Как заявил однажды французский политик Мишель Дебре, «то, что я родился французом — совершенно случайно; но, в конце концов, Франция вечна».76 В рамках нации случайность человеческого бытия обращалась в судьбу. Таким образом, наряду с набиравшей темпы индустриализацией социально-экономической жизни секуляризация сознания создавала основы для формирования больших сообществ эпохи модерна. Промышленный переворот ломал социальную структуру традиционного общества, превращая его в совокупность индивидов. Рационализм, покончив с религиозным оправданием мира, готовил почву для объединения индивидов в нацию.

Нация стала принципиально новым явлением в европейской истории. Впервые в политической плоскости встал вопрос об объединении множества разнородных этнических, языковых, религиозных, профессиональных групп в рамках монолитной общности. Стоит лишь взглянуть на карту Европы периода раннего Нового времени, чтобы оценить всю сложность этой задачи. Ключ к решению проблемы был найден в конструировании общей коллективной памяти индивидов, составляющих нацию, т. е. в создании национальной истории. На смену культурной памяти отдельных автономных сообществ должен был прийти единый исторический нарратив, который бы синтезировал все виды частного знания о прошлом и этим самым подводил бы фундамент под национальную идентичность.