Порочные сверхурочные (СИ)

Собравшись с духом клацаю мышкой на мигающий конвертик и, до того, как появляется надпись: «Сообщение отозвано пользователем Соколов Дмитрий Константинович», еле успеваю прочитать:

«Вы уволены».

Было и нет.

Почему отозвал? Решил, что это и так понятно?

Пока я гипнотизирую пустую переписку, всплывает новое сообщение.

Первым делом я трусливо зажмуриваюсь.

Да. Я — ссыкунишка.

Сердце бухает, как сумасшедшее, вот-вот грудину проломит.

Приоткрываю один глаз.

«Корниенко, жду тебя в восемнадцать ноль-ноль. Обсудим перспективы твоих креативов».

К-каких нафиг к-креативов?

Это он про рассказ?

А можно не надо?

Я самоиспепелюсь.

Вот не зря у ДК репутация деспота и тирана.

Мало того, что он собирается добить меня, так еще и сделать это после окончания рабочего дня. Все пойдут домой, а я на казнь. Почему нельзя меня просто гуманно уволить по собственному желанию, а? В рабочее время.

И вообще. Это как-то нетолерантно. Даже если он считает, что я озабоченная… Нимфоманкам тоже нужна работа. Или…

О, нет-нет-нет!

Кажется, эта фраза — лейтмотив сегодняшнего дня.

Холодея, проматываю текст еще выше. Где я там свои влажные фантизии о мужском идеале расписывала? ...

Чорд!

«Высокий, не меньше метра девяносто, темноволосый и темноглазый, с надменно изогнутой линией порочных губ, синеватой щетиной…»

Ять! И все любимые буквы староверов.

Можно ли считать губы Соколова порочными?

Определенно.

Рост, цвет глаз, щетина…

Он же не решил, что я… правда?

Оставь надежду, скудоумная.

Дмитрий Константинович точно уверен, что я по нему сохну.

Или теку, если верить моей писанине.

Прям каждое утро начинаю с мыслей, как хочу отдаться генеральному.

Далек человек от реалий простых смертных.

Каждое утро я хочу сдохнуть и на Мальдивы. Я никогда не была на Мальдивах, но они кажутся мне отличной альтернативой рабочему дню в душном опенспейсе с крайне скучными обязанностями.

Да уж. Сегодня скукой даже не пахнет. Скреативила так скреативила.

Не порно, но задорно.

Хотя в моем случае, как раз-таки порно...

К восемнадцати часам я выпиваю три чашки кофе и обзавожусь нервным тиком.

В половине шестого все уже начинают потихоньку собираться домой, и я с тоской смотрю на коллег. Хорошо им, а мне еще предстоит пережить позорнейший момент за все двадцать один год моей жизни.

Закрадывается мысль, что можно просто сбежать, но звонит секретарь приемной Соколова:

— Корниенко? Напоминаю, что через двадцать минут Дмитрий Константинович ждет тебя у себя с проектом по продвижению новых услуг.

— Я помню, — сиплю я, чуть не переспросив, каких-таких услуг.

— И не задерживайся, — строго предупреждают меня.

Делать нечего.

Без пяти шесть я на полусогнутых захожу в приемную.

Секретарь куда-то вышла, дверь в кабинет Соколова закрыта.

Моя тахикардия набирает обороты.

Стоит такая тишина, что собственный пульс кажется мне оглушительным.

Робко стучу, надеясь, что генеральный про меня забыл и уехал домой.

— Войдите, — отзывается низкий голос.

Как на эшафот я делаю шаг внутрь.

Глава шестая

Приятная прохлада обступает мое нагревшееся от волнения тело.

Соски радостно выщелкиваются, реагируя на контраст температур.

Я судорожно складываю руки на груди, и понимаю, что поза получается чересчур наглая.

Опускаю вдоль тела.

Нет. Тоже нехорошо.

Что делать-то?

О! Обхватываю себя руками. Заодно буду выглядеть жалостливо. По-сиротски.

Увлеченная попытками прикрыть провокационные сиськи, я почти забываю о том, от кого собственно скрываю свою недодвоечку.

— Корниенко, — возвращает меня к реальности низкий голос с нотками недоумения.

Вскидываю глаза и натыкаюсь на темный взгляд Дмитрия Константиновича.

Почему-то именно голос Соколова вызывает у моего организма недопустимую реакцию.

«Корниенко, ты долго будешь испытывать мое терпение?» — опять вспоминаю я и начинаю волноваться. Слишком ярко я представляла, как генеральный меня в лифте в позу подчинения… Теперь от наваждения избавиться не могу.

Вот хоть сейчас садись и пиши, как я наглаживаю языком мощный ствол…

Стопэ!

Пока я беру под контроль над ни с того, ни с сего взбунтовавшимся организмом, Дмитрий Константинович терпеливо ждет. Опять чего-то ждет…

Но единственное, чем я могу его порадовать — это поза сурка, который выходит на дорогу и долго всматривается: не летит ли птица, не ползет ли змея, не бежит ли зверь. Помнится, самые внимательные из сурков получают бампером в лоб.

Что со мной и происходит.

Насладившись моим остекленевшим от стыда взглядом, Соколов предлагает:

— Маша, ты присядь, — он указывает на кресло напротив своего.

— Спасибо, я постою… — не моргая, отказываюсь я. — Мне нравится стоя…

— И стоя сделаем. Успеется.

До меня с опозданием доходит, что я ляпнула, и я превращаюсь в мухомор, покрываясь красными пятнами.

А потом я осознаю, что сказал Дмитрий Константинович, и коленки подгибаются. Предложение сесть приходится очень кстати, и я опадаю на кожаное сиденье, отчаянно желая, чтобы между мной и боссом находился не какой-то жалкий стол, а бетонная стена.