Порочный

Ладони покрылись испариной, а сердце рухнуло до глубины грунтовых вод. Я был готов к чему угодно, но только не к этому… С помятой фотографии мне слабо улыбалась сводная сестра. В горле встал ком – на снимке моя Белоснежка выглядела иначе. Худой. И не просто худой, а тощей. Выпирающие косточки, обтянутые бледной кожей. От прежней Симоны в ней только и остались, что огромные широко распахнутые глаза-океаны. В них без труда могли дрейфовать судна с моряками, пропавшими без вести. Моя обжигающая сладкая невинная девочка, сотканная из сотен аленьких цветков и пахнущая как самые дивные цветы райского сада…

Мона всегда была излишне худой: тонкие плечи, выпирающие ключицы и лопатки, ручки-веточки… Но девочка, которая улыбалась мне с фотографии, выглядела так, будто в ее теле нет ни грамма жировой прослойки. Она казалась невесомой.

– Что это, бл*ть, такое?! – заорал на собеседницу, больше не в состоянии держать себя в руках. – Как можно было довести её до такого состоянии? Как?! Вы что, морили ее голодом? Отправили на каникулы в филиал Бухенвальда? ПОЧЕМУ ОНА ТАК ВЫГЛЯДИТ? ПОЧЕМУ?! – подскочил со стула, как можно дальше отшвыривая чертов альбом.

Бесконтрольная ярость душила ледяными ладонями. Я просто ослеп и оглох.

– Успокойся и сядь на место. Хватит с меня психов, – спокойно отозвалась собеседница, отрезая себе кусок сливового пирога.

– Я ни черта не понимаю! Объясните?! – наши взгляды схлестнулись, как стальные мечи.

Глядел на эту чересчур уравновешенную женщину с нескрываемым отвращением. Как можно было довести собственную дочь до состояния заморенной голодом сироты?! В голове не укладывалось…

– В двенадцать лет Симона заболела нервной булимией, которая чуть позже переросла в анорексию, – тихо ответила мачеха, парализуя взглядом кусочек пирога.

– Но почему? Что всё это значит? Ни черта не пойму…

Она так спокойно рассказывала, будто это не её дочь выглядела на фотографии как живой мертвец, но при этом не переставала улыбаться.

Уголки губ Белоснежки были приподняты почти на всех страшных кадрах. Моя жизнерадостная малышка старалась улыбаться через силу. Тогда, во время нашей первой встречи, я влюбился в её звонкий заразительный смех. Она всегда была жизнерадостной, вот только её родителям, похоже, до этого не было никакого дела.

– В тот период нам обеим пришлось несладко. Муж бросил меня ради какой-то стриптизерши, а Симона слишком близко к сердцу приняла наш развод. Однажды она увидела, как её папаша вместо того, чтобы уделить время единственной дочке, пошел развлекаться со своей проституткой… С этого дня Мона перестала есть…

Молча качал головой, пытаясь хоть как-то осмыслить всю эту чертовщину, пока мачеха продолжала неспешное повествование.

– …Глупышке показалось, что причина нашего развода кроется в ней. Что она недостаточно хороша… – моя собеседница тяжело вздохнула, – поэтому Мона решила немного похудеть, а потом так увлеклась процессом, что уже не могла нормально принимать пищу. Вес опустился до критических отметок, и она всё продолжала его терять… За какие-то пару месяцев из весёлого подростка превратилась в безликую тень. Жуткое зрелище. Но мы всё это пережили, – мачеха подняла на меня влажные глаза и многообещающе замолкла, а вот я, наоборот, не мог сдержать подступающий к горлу поток слов.

– Как долго она выходила из этого состояния? – изрек глухим безжизненным голосом.

– К счастью, Симоне очень повезло с лечащим врачом. Спустя пару недель в стационаре девочку выписали домой, но потребовался ещё год, чтобы она набрала потерянный вес и закрепила результат. А еще еженедельные консультации с психотерапевтом, тренинги с целью нормализации пищевого поведения, антидепрессанты, транквилизаторы… Мы прошли через сущий ад, Вильям! – мачеха смотрела на меня, обдавая арктическим холодом.

– Что вы за мать, раз допустили такое? Неужели нельзя было забить тревогу раньше, когда девочка только начала худеть? – сдавленно прорычал, даже не отдавая себе отчета, что все еще сжимаю ладони в кулаки.

– Не говори ерунду. Всё это случилось за считанные недели… Мне тоже в тот период было нелегко, – в уголках её карих глаз заблестели слезы, вот только они не вызвали в душе ни единой эмоции. Обычно с таким видом крокодилы оплакивали своих неожиданных жертв. После небольшой паузы женщина судорожно добавила: – Я не думала, что нашей семье когда-нибудь вновь придется пройти через весь этот кошмар…

– Я видел Мону несколько дней назад и на тысячу процентов уверен, что она была абсолютно здорова…

Наши взгляды столкнулись. Брюнетка язвительно рассмеялась, глядя на меня с презрением.

– Откуда ты знаешь? Тебя ведь интересовало исключительно её тело… Ну, признайся же, Вильям! – это звучало как обвинение.

– Неправда… Я люблю вашу дочь, и сегодня же увижу её! Уверен, всё не так страшно, как вы говорите, – холодно отозвался, не разрывая зрительного контакта.