Порочный ангел

— Почему?

— Что почему? — уклонилась Элеонора от прямого ответа. Она устала, и ей было нетрудно изобразить зевок, показывая тем самым, как отчаянно она хочет спать, что выглядело довольно естественно.

— Почему ты ничего не объяснила Дяде Билли?

— Это… Это было бы бесполезно,

— Может, да, а может, и нет. Ведь пока не попробуешь, никогда не узнаешь.

Элеонора уставилась на него.

— Ты хотел бы, чтобы я ему рассказала?

— Дядя Билли разумный человек. И у меня была бы возможность изложить и свою точку зрения. Ситуация неоднозначна.

— Ты имеешь в виду… Ты хочешь сказать, что тебя бы не наказали?

— Пожалуй. Даже если бы я заслуживал наказания, в данный момент это не ко времени. А ты хочешь сказать, что все обдумала и поэтому промолчала? Сознательно?

— Я не хочу, чтобы на моей совести была смерть человека или его бесчестье.

Он прищурился, набрал воздуха и медленно выдохнул.

— Мне казалось, я тебя понимаю, но, выходит, нет.

— Ничего удивительного, — ответила она. Голос прозвучал глухо, поскольку Элеонора склонила голову, отцепляя цветы и ленты от талии. — Во всяком случае, я не заметила, что это входит в твои намерения.

— Но тогда что же? В чем дело?

Услышав гнев в его тоне, она подняла глаза. Он хмуро сдвинул брови, но гнев относился явно не к ней. Ответ на его вопрос был так очевиден, что Элеонора не видела необходимости формулировать его, даже если бы и отыскала подходящие слова.

От ее прикосновения цветок бугенвиллеи рассыпался, и лепестки каскадом полетели на пол. Отвернувшись, Элеонора потянула за узел ленты и, когда он развязался, швырнула ленту на умывальник. Та зацепилась за край, а потом зеленой змейкой соскользнула вниз.

— Это из-за твоего брата? Дядя Билли мог бы приказать освободить его, если бы счел возможным.

— Полагаю, что мог бы, — ответила Элеонора. — Но я не думаю, что ты посадил Жан-Поля на гауптвахту ради своего удобства.

— Разве? — не веря своим ушам, спросил он.

— Конечно. Ты же сказал, что он был пьян, и я тебе верю. И хотя я действительно хочу как можно скорее увидеть его на свободе, но считаю наказание за нарушение правил справедливым.

— Великодушно с твоей стороны.

— Только справедливо, — сказала она.

— Но все равно неожиданно.

— Честная игра — это не только для мужчин.

— Явно нет, — ответил он так задумчиво, что она взглянула на него в зеркало. — Скажи мне, — продолжал Грант, — ты намерена сравнять счет, или ты предпочитаешь подкинуть уголька в огонь?

Элеонора затаила дыхание.

— Я должна выбрать одно из двух?

— По моему опыту — да, — сказал он, мрачно улыбнувшись. — У меня есть основания освободить тебя от радости общения со мной.

Она предпочла, чтобы Грант не говорил этого, но не была уверена, что он ошибается.

— В любом случае, — ответила Элеонора, — я бы не стала предупреждать тебя.

После обмена колкостями в воздухе повисло раздражение, и Грант не стал помогать ей снимать платье и нижние юбки. Она, может быть, и смогла бы справиться с бесконечным рядом пуговиц на спине, но сеньора Паредес стянула шнурками ее корсаж так крепко, что все усилия развязать их оказались бесплодными. Грант же оставил ее один на один с нарядом и сам раздевался в угрюмом молчании.

Наконец, справившись с последней нижней юбкой, Элеонора быстро нырнула в постель. Он задул свечу и лег рядом с ней, оставив между ними свободное место.

Элеонора долго лежала, всматриваясь в темноту широко открытыми глазами. Напряжение, повисшее в воздухе, убеждало ее, что Грант тоже не спит. Но он не сделал ни малейшего движения в ее сторону. Она, конечно, была рада этому, но не понимала причины Элеонора не могла представить себе, что эта странная реакция на ее нежелание раскрыть генералу их истинные отношения помешает ему взять ее, если он того желает. Нет, конечно, нет. Должно быть, он ее и не хочет. Конечно, Элеоноре не льстило, что его интерес к ней так скоро угас. Но она не допустит, чтобы подобное обстоятельство огорчало ее. И поклявшись себе в этом, Элеонора повернулась к нему спиной. Он словно бы и не заметил ее движения: мнимое равнодушие — игра для двоих. Закрыв глаза, она глубоко втянула воздух и стала выравнивать дыхание. Притворный сон перешел в настоящий. Грант не шевелился и вообще не подавал никаких признаков, что ощущает ее присутствие.

Но такое неестественное отчуждение между мужчиной и женщиной, живущими под одной крышей, не может длиться долго. На четвертое утро Грант пил за завтраком кофе, наблюдая, как она стоит в свете утреннего солнца, льющегося через решетку, пытаясь как-то привести в порядок свои непокорные рыжие волосы без того, чтобы не заплетать их в ненавистные косы. Широкие рукава халата соскользнули к плечам, обнажив мягкую округлость рук цвета слоновой кости с легким розовым оттенком от горячего тока крови. Она склонила голову, укладывая тяжелые пряди, и не заметила, что ворот ее халата открылся больше, чем следовало. Как будто что-то подкинуло Гранта, и он, поставив чашку, резко поднялся на ноги.