Порочный ангел

Под обжигающими лучами полуденного солнца они пересекли узкую полосу воды между озерами Манагуа и Никарагуа. Пустили лошадей вплавь, чтобы те немного остыли, решив, что лучше переправиться именно в этом месте, а не выше по течению. Вскоре дорога пошла на подъем. Буйная растительность низины осталась позади, потянулись песчаники, сосновые леса и высокие деревья.

Элеонора ехала, стиснув зубы, спина болела так, будто между лопатками торчал нож. А впереди виднелись фигуры всадников, словно танцующие в дрожащем нагретом воздухе. Удивительное зрелище нарушило монотонность последних нескольких часов — дерево, называемое «пламя леса» — высокое, вечнозеленое, темное, в огромных оранжевых цветах-раструбах, спрятанных между листьями, похожими на кожаные. Но и это великолепие ненадолго отвлекло от мысли о том, сколь многим пожертвовал Луис ради нее. Элеоноре хотелось так же верить Уокеру, как Луису. Но она не находила в себе этой веры. Душа ее металась от надежды к отчаянию, от радости, что жива и свободна, к печали.

Так они ехали довольно долгое время, оставляя позади деревеньки с крохотными домишками, точно слепленными из грязи, в которых жили индейцы-фермеры. Коренные жители не проявляли ни малейшего интереса к всадникам. Колени у Элеоноры, упиравшиеся в изгиб седла, покрылись синяками, а нога так затекли, что она их уже не чувствовала. Солнце слепило глаза, и носовой платок, покрывавший волосы, не спасал — кожа на голове горела огнем. Лицо, руки, каждый дюйм незащищенной кожи были сожжены солнцем. К закату Элеонора уже перестала о чем-либо думать и замечать что-либо вокруг. Она, казалось, срослась со своей лошадью, — интересно, есть ли какое-то слово, обозначающее полуженщину-полулошадь? Мужской вариант — кентавр, но наверняка есть и женский…

Внезапно крик кагуара разорвал тишину. Лошадь вздыбилась, и только сильная рука, удержавшая поводья, помешала ей выбросить Элеонору из седла. Когда лошадь успокоилась, Элеонора увидела зверя, который промелькнул огненно-коричневой полосой и мгновенно исчез.

Она повернулась, чтобы улыбкой поблагодарить пруссака-солдата. Не поднимая глаз, она почувствовала, как он напряжен, и ощутила неловкость; ее кивок получился коротким, и в нем не было той искренности, которой она намеревалась выразить свою признательность. Ослабив поводья ее лошади, солдат тут же отступил назад, но с этого момента Элеонора все время ощущала его взгляд, до тех пор пока они не остановились и не разбили лагерь для ночлега.

Жан-Поль помог Элеоноре спешиться. Он взял на себя заботу о лошади, спутав ей ноги, чтобы она не ушла далеко, а Элеонора, прихрамывая, прошла под сень деревьев вдоль маленького ручья, где они решили сделать привал.

Когда она подошла, уже горел костер. Хуанита, за которой внимательно наблюдал худой человек с вытянутым лицом по имени Санчес, готовила ужин.

Ужин не обещал ничего неожиданного: продуктами впрок они не запаслись, хотя по дороге остановились и купили бобы, мясо и кукурузу. Купили даже две сковородки и кое-что еще из посуды у жены фермера. Женщина оказалась не промах, и им пришлось заплатить немало.

Элеонора подумала, что, может, следует предложить свою помощь, но черноволосая женщина у костра взглянула на нее с такой ненавистью и так демонстративно и презрительно сплюнула при этом, что Элеоноре ничего не оставалось, кроме как отвернуться и отойти в сторону, туда, где, прислонившись к камню и вытянув перед собой больную ногу, сидел Луис. И только сев рядом с подполковником, Элеонора поняла, как перенапряжены все ее чувства. Она ощутила облегчение, граничащее с благодарностью, что ей не надо, выбиваясь из сил, возиться у костра.

Была ли Хуанита хорошей кулинаркой, или пыталась умаслить своих похитителей, а может, они слишком проголодались, но ужин оказался удивительно вкусным. Мужчины, как волки, жадно набросились на бобы и лепешки, а затем потребовали добавки. Еды было много, Хуанита лепила лепешки с безразличным лицом, но Элеонора заметила ее кривую ухмылку и встревожилась.

Однако возникшее у нее слабое опасение, что они могут заболеть, вскоре бесследно исчезло. Костер погасили, и все легли вокруг тлеющих углей, прикурив от них по последней сигаре. Сгущались сумерки, становилось прохладно, одежда отсырела от росы. Призывно закричала какая-то одинокая ночная птица. Хуанита засуетилась, собрала грязные тарелки и пошла к ручью.

Санчес, расстегнув кобуру револьвера, отправился следом. Спустя минуту к ним присоединилась Элеонора.

Хуанита торопилась, и когда Элеонора приблизилась к полоске коричневато-зеленой воды, та уже чистила котелок песком. Элеонора опустилась на колени и взяла тарелку. Санчес, с зажатой в пальцах сигарой, прислонился к дереву. Взглянув на них краем глаза и хмыкнув, Хуанита отошла на несколько шагов дальше по ручью.