Порочный круг

Приободренный этой мыслью, я улыбнулся. На мои глаза набежала слезинка, хотя скафандр и вколол мне транквилизатор. Это была просто печаль, сродни той, которую испытывают близкие люди перед долгой разлукой, а вовсе не горе невосполнимой утраты. Я прекрасно осознавал, что смерть для нас штука весьма относительная, но как же все-таки больно смотреть на погибающего друга. Наклонившись, я поцеловал Рысь. От прикосновения моих губ он судорожно вздохнул и открыл глаза.

— Фобос... вот... все... — Он попытался изобразить на лице улыбку, но мышцы не слушались слабеющего мозга. — ...

Он шептал еще какие-то слова, но я не мог расслышать их. Дышать перестал он незадолго до того, как остановилось сердце.

Я оставил безжизненное, истекшее кровью тело и пошел на выход. У ангара, где стояли обе наши канонерки, все уже были в сборе. Больше никто не пострадал. Заметив, что я вернулся без Рыси и мой скафандр буквально сочится кровью, ребята сразу сообразили, что произошло. Тут я увидел сопровождавшего нас офицера, который как завороженный уставился на меня, очевидно, потрясенный таким обилием крови.

— У нас один убитый, — сказал я ему.

— Что? Где? — соображал он с трудом.

— Там... — Я неопределенно махнул рукой в сторону коридора. — Найдете его сами.

— Но... Почему же вы не доставили его?

— Зачем? К тому же у нас принято оставлять мертвых на поле боя.

Офицер хотел вроде еще что-то сказать в мой адрес, но затем понял — спорить или требовать от нас сверх сделанного было бы просто идиотизмом, поэтому промолчал.

Зайдя в осиротевшую канонерку Рыси, я дал старт. Оператор безмолвствовал всю дорогу до линкора. Молчали и стрелки, которые столпились у дверей рубки, глядя на меня с нескрываемым укором. Хотя это и было нарушением устава, но я не мог заставить себя рявкнуть на мальчишек и разогнать их по местам. Когда мы уже причаливали к линкору, оператор нарушил наконец тягостное молчание:

— И... Как же мы будем теперь... Без Рыси?

В ответ я потрепал его по щеке и улыбнулся:

— Жизнь продолжается. Замену мы найдем...

И с такими словами встал в рамку и телепортировался в рубку линкора, подумав в это мгновение, что вряд ли замена будет равноценной.

В тот вечер мне никак не удавалось заснуть. Я ворочался и ворочался с боку на бок, не то чтобы терзаясь по поводу гибели Рыси, а скорее, просто чувствуя себя неуютно. В моем воображении спонтанно всплывали эпизоды предыдущих событий: как свершившихся задолго до нынешнего, так и совсем недалеких. Не было логики в этих воспоминаниях, и именно ее отсутствие вкупе с постоянным ощущением упущенной сути неприятным грузом мешали мне расслабиться. Мне не хотелось прибегать к помощи медикаментов или внешней стимуляции. Мне вообще претят всякого рода искусственные воздействия на организм в тех случаях, когда можно обойтись и так. Ведь если разобраться, то мы сами по себе искусственные существа, так зачем же еще более стирать границу между подобием человека и лишенным морального дискомфорта кибером.

Мысли эти, наконец, позволили мне отвлечься от череды образов и погрузиться в забытье, предшествующее сну. В этом странном состоянии я увидел себя стоящим посреди туманного болота, точнее, сырого прибрежного кочкарника, а неподалеку, в обрамлении частокола тонких неподвижных ивовых прутьев, ходили, взявшись за руки, серые тени, чем-то напоминавшие мне моих давно забытых товарищей. Не знаю, каким образом, но я тоже был вовлечен в их круговое движение.

Был тот хоровод молчаливым, и строг погребальный наряд. Над холмиком свежей могилы холодные звезды блестят. И ночью убогой, бездонной, сквозь шорохи снулой листвы, по травам я брел обреченный и не поднимая главы. Казалось, о боже, недавно мы за руки крепко взялись и с песней веселой забавно по кругу смеясь понеслись. И в цепких ребячьих десницах зажат заразительный смех. И солнце играло в ресницах. И счастья хватало на всех... Но в самом разгаре веселья ладонь мне огнем обожгло. То в нашей живой карусели не стало еще одного... Но снова сомкнулись пальцы. Был кратким прощальный обряд. А звезды — немые страдальцы над нами как свечи горят. Товарища мертвое тело одела заботливо ночь и тихую песню запела, что мы уж не в силах помочь. И внемля мотиву забвенья замолкший кружил хоровод. И холодом оцепененья мне пальцы сводило, но вот последним рывковым движеньем я выдрал ладони свои... А те — продолжали круженье над холмиком свежей земли. Расторгнув смертельные узы и бросив друзей мертвецов, я брел сквозь кустарник кургузый, сквозь строй неподвижных бойцов; А вместо луны надо мною погибшего друга лицо. И звезды по стылому морю гоняют земное яйцо.