Порода. The breed

Энн улыбалась и посмотрела на меня значительно, узнав, что это мое последнее появление в Ферлоу. Я не удивилась, когда она пригласила меня — меня одну — в оранжерею. В этот раз она уже не стеснялась и была настроена совершенно по-деловому.

— Моя дорогая Catherine уже прислала факс. Анна, вам удалось произвести самое лучшее впечатление. Она в восторге. Ну, принимая во внимание чувства моего сына, нужно торопиться. Это к лучшему, что вы уже собрались в Москву. Чем скорее уедете — тем вернее все устроится, как вы думаете?

— Простите, Энн, но ведь… Я не могу сказать, что приняла окончательное решение. К тому же я видела журналы у вас в гостиной…

— Ну, чепуха. Эта помолвка с самого начала внушала мне самые серьезные опасения. Какие, я вам сказала в первую нашу беседу, — помните, мне пришлось тогда выпить для храбрости! — и Энн улыбнулась, тронутая воспоминанием о нелегком для себя испытании. — Собственно, из-за этой помолвки у меня и возникла мысль обратиться к вам — мысль сперва очень неясная. Надежды было мало — вы не должны обижаться, но ведь я вас совсем не знала — мне было известно только то, что вы сами сообщили Мэй и мне. Никаких общих знакомых — ничего! Теперь, Анна, я вас узнала лучше. Ваше поведение с Ричардом оказалось безупречным. Как это в Священном Писании: пощажу город сей, если в нем есть хотя бы десять праведников… Вы и в самом деле меня удивили. Ну и, наконец, моя Catherine. Ее мнение я ценю очень высоко. Ее авторитет — а эту даму, как вы знаете, многие посещают, хотя добраться до Черной Собаки — просто подвиг, — так вот, ее авторитет стоит любых бумаг. Но все же и бумаги нужны. Прошу вас, Анна…

— А я могу попросить вас, Энн?

— Да, дорогая?

— Я прошу вас не думать, что все решено. Я прошу вас сделать так, чтобы не повредить Ричарду — я боюсь, что он разорвет свою помолвку, а потом окажется, что это было напрасно.

— О, Анна! — Энн заволновалась. — Конечно, Catherine будет держать все пока в тайне. Она никогда не сделает ложного шага. И все же я думаю… Нет, уверена: скоро мы с вами снова будем сидеть вдвоем в этой оранжерее. Пойдемте — я тороплюсь. Так и время пойдет быстрее.

— Я пригласила Ричарда на охоту с борзыми. Приедут Мэй, ее знакомые и Ричард. Энн, это будет в самом начале сентября — псовая охота открывается 31 августа. К этому времени я решу. И скажу Ричарду. А на родину отца я поеду сейчас же, не медля, только вот доберусь до Москвы.

— Так, — сказала Энн. Наступила пауза. — А меня вы, конечно, не приглашаете? Нет, нет, я понимаю, — мне это и в самом деле трудновато. Нереально. Ну, ничего. Вам нужно время — вы его получите.

— Анне понравились новые орхидеи, — сообщила Энн китайской вазе с цветами, входя в гостиную. — Ну что ж, пора прощаться. Минуту, Анна, я хочу кое-что подарить вам на память. — И старая дама скрылась за дверью. Через несколько минут она появилась и протянула мне маленький пакет. — Это, Анна, вам — до следующего приезда.

Я открыла пакет и заглянула внутрь. Там лежал какой-то тюбик. Вынула — это был крем для рук. Несколько ошарашенная, я взглянула на Энн.

— У вас в России ведь нет посудомоечных машин. А руки — самое важное.

Я поблагодарила, и меня как бы поцеловали: чуть заметное прикосновение щеки, сухой, как крыло бабочки, — прикосновение легчайшее, от которого не осыплется пудра. Следом за Мэй и Ричардом я вышла, и Энн проводила нас до красной машины.

Высадив нас в Стрэдхолле и с отвращением глядя на павлина, Ричард, неохотно прощаясь, сказал, что наутро надеется сам отвезти меня к самолету.

На сбор вещей мне понадобилось четверть часа. Ровно столько же нужно было Мэй, чтобы поработать в своем «офисе» и произвести ревизию всего хозяйства. Потом мы ходили смотреть новорожденного жеребенка. Я помнила об аллергии, но решила рискнуть. Пока в полумраке тихого денника мы разглядывали голенастое дитя, павлин танцевал на крыше конюшен.

За ужином мы с Мэй пили на равных — я чувствовала, что уже свободна, и праздновала это так, как ничего до сих пор не праздновала в жизни. Мы обсудили все, что произошло в Британии и что ожидало нас в России. Вместе поднялись по лестнице, и я почему-то старалась, чтобы Мэй не заметила, как я напоследок смотрю в хитрые и отчаянные синие глаза ее пра-прабабки — той, что так хотела получить одно из лучших имен вместе с высоким титулом. И я сделала вид, что и не взглянула на девочку с белой собакой. Отчего? Не знаю.

Утром, кивнув в окно белому жеребенку, которому отныне было суждено в одиночестве оставаться под дубом, я легким шагом вышла из комнаты. Боже, как я была счастлива! И отчего? Не знаю.

Павлин к завтраку не явился, что было странно. Может быть, лиса все-таки добилась своего — уж слишком громко он кричал вчера на крыше.

У красной машины Мэй смахивала слезы, но они быстро высыхали от свежего ветра и надежды на скорую встречу — ах, целых два месяца, Анна! I really cannot wait! [159]

Я села на заднее сиденье, мотор заурчал, зашуршал гравий, и стены Стрэдхолл Мэнор выпустили меня на волю.