Порода. The breed

Страшные картины вероятного появления Вурлакова в Стрэдхолл-мэнор — ужас, позор, который неизбежно разрушит мою не успевшую начаться светскую жизнь; боязнь не суметь выполнить обязательства перед ним, перед Мэй, перед Пам (это она собирала гуманитарные посылки в Москву, а теперь энергично взялась за посредничество в торговле русским льном); наконец, зарождающаяся ненависть к борзым, с которыми нужно было почему-то гулять в пять часов утра, — все это делало сон абсолютно невозможным и от этого еще более желанным.

Но гордость взяла свое. Меньше всего мне хотелось в первое же утро обнаружить пресловутую русскую лень, так что мой маленький будильник был перед сном настроен на решительную борьбу: 4.30, и ни минутой позже! Я рассчитывала принять ванну, одеться, причесаться (пусть не думают, что мы неряхи — с такими-то собаками!) и встретить Мэй и ее пробуждающий стук в дверь во всеоружии: знай наших! Мы, русские, ночью вообще не спим, а только бродим по полям со своими русскими псовыми борзыми. А если и уснем на минутку, то только ради того, чтобы ходить с ними еще дальше и еще быстрее: пусть не теряют формы! В конце концов, чья это порода? Наша, а не английская. Это мы создали таких удивительных собак, и все потому, что в любое время суток готовы с ними как следует погулять.

Соскочила? Наверное, если так назвать перемещение моего физического тела в окружающей среде и игнорировать новейшее, тупо-блатное значение этого слова. Накануне выпито было довольно много, даже по отечественным меркам. Но не это важно. Как известно, самое главное — движение тела духовного. Принято считать, что духовное тело всегда опережает материальное. Однако в этот раз оно почему-то не торопилось. Когда я проснулась, духовное тело продолжало колебаться. Казалось, оно не находит себе места в чуждом ему пространстве и с трудом, нерешительно пробивается из-под одеяла в английскую жизнь.

Телу физическому пришлось самому сделать первый шаг в холодный и влажный воздух спальни. Так в солнечный день бросаются в ледяную воду.

С кровати? Возможно, если это слово вообще применимо к тому сооружению, на котором мне пришлось провести эту ночь. Внешне оно прикидывалось старинным предметом мебели, вполне уместным в Стрэдхолл Мэнор. Спинки красного дерева — в изголовье повыше, в ногах пониже, гобеленовое покрывало с оборками до полу, столь желанные очертания подушек под ним — все это манило и звало, притягивало и успокаивало, обещая путнику сладкий сон в комнате для гостей.

Но стоило мне только приблизиться! Стоило только притронуться к манящему ложу! Оно сейчас же подалось под моей усталой рукой и отъехало от меня подальше. Я попыталась сначала схватить его, потом вернуть на место — не тут-то было! “Кровать” каталась по полу, ускользая из-под рук столь же весело и игриво, как гроб с панночкой, шутя избегающий заклинаний Хомы Брута. Через некоторое время мне все же удалось обуздать норовистое сооружение, и я робко приподняла оборку покрывала. Из-под средневекового гобелена показались какие-то перепутанные провода и трубочки, блестящие винты и винтики… Тайная жизнь последнего слова техники была, очевидно, столь сложна, что разгадать ее я и не пыталась. Тяжко вздохнув, я занялась тем, что мне было понятней.

Вот, прямо под покрывалом, атласная стеганая перинка нежнейшего цвета, которому нет и не может быть никакого названия на человеческом языке.

Вот невесомое верблюжье одеяло, тонко-пушистое, как шкурка персика.

Вот простыня, гладкая и прохладная, как лепестки асфоделей на лугах забвения… Простыня, как и все постельное белье, была льняная…

Боже, — подумала я, — если бы не Валера с его маниакальной идеей торговать в.

Англии льном! Если бы не борзые! Если бы только не гулять с Мэй в пять утра! Если бы я была вовсе не я, а Мэй! Как же хочется есть! И тут я уснула.

Не успел прокричать первый декоративный карликовый петух, не успел прозвонить мой маленький будильник, как павлин, забравшись повыше, где-то на конюшнях уже издал свой предрассветный клич.

Лиса, всю ночь тщетно пытавшаяся проникнуть через электронный fencing [48] к экзотическим уткам на прудах, обиженно оглядываясь, ни с чем удалилась в ближайшее укрытие — пролезла в живую изгородь, которая за триста лет успела изрядно разрастись, и вернулась в свою тайную нору к голодным лисятам. Ночь оказалась слишком короткой. Но будущая жертва терьеров и гончих привыкла воспринимать мелкие неудачи как должное.

Вопль павлина и холодный луч английского рассвета одновременно коснулись моих растревоженных нервов.

Так просыпается узник Бутырки в первое утро своего заключения. К чему петухи, павлин и будильник, когда с лихвой хватает пережитого накануне! Еще не открывая глаз — и не желая их открывать — я вспомнила все.

Вчера выяснилось нечто ужасное.

Оказалось, что совместить приятное с полезным — светский визит к английской подруге с торговлей льном — мне не удастся. Железной волей Мэй мне было уготовано только приятное.