Порода. The breed

— Я помню: дирхаунд и еще уиппет, — мечтательно сказала Мэй, покуривая свой "Silk Cut". — Как я люблю дирхаундов. А уиппетов — о, просто обожаю. У меня были эти собаки, давно. Какие милые! So sweet and…Very, very delicate.

Delicate…Пару часов назад Мэй искала определение моим собственным свойствам и остановилась наконец на этом самом слове. Delicate… Нежный, воспитанный, тактичный… Благородный. Ну, спасибо.

— И все-таки русские псовые лучше всех! — продолжила моя приятельница и решительно отхлебнула из стакана. Она наслаждалась беседой. Назвала еще серого попугая-жако на картине с pets Виктории и собачку-пекинеса.

Тернер расписался на одном из видов Петворта, усадьбы лорда Эгремонта — родственника Энн, через которого к ней и попал пейзаж.

Холлман Хант- единственный из прерафаэлитов — был допущен в гостиную Ферлоу Холла исключительно благодаря тому, что некогда ему пришло в голову изобразить овцу. Картину держали из стене из любви именно к таким овцам очень старинной, чуть ли не пиктской, породы, овцам белым с черными мордочками, а вовсе не из страсти к искусству, к Ханту и тем более к другим прерафаэлитам. Как выяснилось, это слово собеседникам незнакомо.

— Анна, — сказала Энн, задумчиво разглядывая овцу на полотне Ханта, — я надеюсь видеть вас с Мэй завтра снова у себя. Если вам еще не надоело. I open my gardens tomorrow. Regular event, you know, Anna. I do love it. People can really enjoy themselves. May, why don't you open your gardens? [80]

— О, Энн, я не могу, — ужаснулась Мэй. — У меня сейчас все в таком беспорядке. Совершенно нечего смотреть. Утки не перелиняли. Потом, нужно же что-то устраивать. Павильоны, чай. Сэндвичи, пирожные… Ах, надо все это готовить… Я ничего не успеваю.

Дункан… Он справлялся. А я одна не могу. Нет, не могу. — Мэй огорченно поболтала в стакане остатки льда.

Энн, поняв, что вопрос был не вполне уместен и Мэй расстроилась, поспешила исправить положение:

— Но Мэй, дорогая, я с радостью тебе помогу. И потом, открывать свои сады — это наш долг. Люди должны получать от нас удовольствие. Да. Нам повезло в жизни. Им повезло меньше. Мы обязаны это компенсировать.

Пока я обдумывала эту непривычную для меня концепцию социальной справедливости и способ приведения ее в действие, внимательный Ричард плеснул в опустевший стакан Мэй утешительную порцию водки.

— Ну, все равно, приезжайте ко мне, — продолжала Энн. — Я хотела показать Анне сады. И особенно овец. Анна, у нас точно такие овцы, как на этой картине. Black-muzzled [81]. Такое маленькое стадо. Всего голов пятьдесят. Мы их очень любим. Это настоящая старина. Подлинная древность — такие овечки в традиционном загоне. Как в средние века, а может и раньше. Прелесть. Приедете?

Мы благодарили и соглашались.

Тут я впервые почувствовала что-то неладное. Какую-то тревогу. Так, что-то неопределенное. Наверное, именно это чувство удерживает дикого зверя от последнего шага — в капкан. Это оно заставляет волка или лису мгновенно отдернуть поднятую было лапу и бежать — бежать прочь изо всех сил. Но нужно было поддерживать разговор, и сосредоточиться не удалось. Ощущение опасности быстро рассеялось.

Лошади на полотнах в гостиной преобладали. Мы поговорили и о них — конечно, не столько о картинах, сколько о лошадях. Но и о картинах. Вернулись к пейзажам. Ричарду нравился Констебль. Мне тоже. Мне нравился Стаббс. Энн тоже. Мэй нравилось все. Всем тоже.

— Июньское небо в Англии совсем не такое, как в России, — вдруг сказала я, подойдя к окну. Беседа стала такой приятной, что я совсем перестала стесняться и говорила уже сама с собой, только вслух.

— Почему, Анна? — спросил Ричард.

— У нас оно… лебяжье. Swan-like [82].

— Как это?

— Облака такие крутые, белые, и плывут очень медленно. Здесь они просто несутся. Они здесь как чайки. А когда погода портится, у нас все небо будто одно распростертое крыло — в плотных завитках, а с краю — длинные перья, и они расходятся, как маховые. Все небо покрыто лебяжьим крылом.

— Oh, really? [83] — воскликнули Энн, Мэй и Ричард.

— Ну да, — сказала я, поворачиваясь к ним от окна. — Даже есть такие строки… Я вам прочту по-русски. Послушайте:

О лебяжье июньское небо!
О лепет летящего лета…

— О-о-оh! It sounds so sweet [84], - вздохнули обе дамы. Ричард молча смотрел на меня. Я очнулась, отошла от окна и села в кресло.

Мне опять хотелось домой.

— You love birds, Anna, don't you [85], - сказал Ричард. — Я хотел бы показать вам, какие у нас были цесарки. Очень красивые, из Африки. Я тогда был маленьким мальчиком, но до сих пор помню. Давайте посмотрим фотографии. Вот в этой книге.