Порода убийц

Настала очередь женщин умереть. Им было велено встать на колени и молиться в одном из домов и думать о грехах общины. Они слышали звуки выстрелов, но не понимали их значения. Дверь открылась, и Элизабет Джессоп обернулась. Силуэт мужчины угадывался в утреннем свете. Он велел ей отвернуться, поклониться кресту и молить о прощении.

Элизабет закрыла глаза и начала молиться...

Позади меня вновь раздался шум, похожий на легкий звук приближающихся шагов. Что-то появилось из темноты, но я не повернулся.

Дети были последними. Они почувствовали, что-то не так, происходит что-то такое, чего не должно случиться, но все же последовали за проповедником к озеру, где для них уже были вырыты могилы. Воды озера были спокойны, а дети очень послушны, как бывают послушны, только дети.

Они тоже опустились на колени для молитвы, деревянные таблички на их шеях тянули к земле, веревки резали кожу. Им было велено держать руки перед грудью, скрестив большие пальцы рук, что они и сделали, но Джеймс Джессоп обернулся и взял свою сестру за руку. Она начала плакать, и он сильнее сжал ее руку.

– Не плачь, – сказал он.

Тень накрыла его.

– Не...

Я почувствовал холод в правой руке. Джеймс Джессоп стоял рядом со мной в тени пожелтевшей березы, его маленькая рука обхватила мою. Свет отражался от единственного стекла его очков. Из-под накрытого тентом места появились две фигуры, несущие на носилках следующий небольшой мешок.

– Они собираются увезти тебя отсюда, Джеймс, – сказал я.

Он кивнул и пододвинулся ближе, от его присутствия по моей ноге и ребрам разливался холод.

– Это было вовсе не больно, – сказал он, словно хотел успокоить. – Просто стало темно.

Я был рад, что он не почувствовал боли; попытался сжать его руку, чтобы подать ему знак, но рядом ничего не было, кроме холодного воздуха.

Он посмотрел на меня снизу вверх:

– Мне пора уходить.

– Я знаю.

Его единственный глаз был карим с желтыми крапинками в центре, исчезающими, как при затмении луны, в темных зрачках. Я видел отражение своего лица в его глазе и стекле очков, но не видел самого себя. Это выглядело так, будто бы я был бесплотным духом, а Джеймс Джессоп – существом из плоти и крови.

– Он говорил, что мы плохо вели себя, но я никогда не вел себя плохо. Я всегда делал то, что мне велели, до самого конца.

Капля холодной воды скатилась с моих пальцев, когда он отпустил мою руку и направился обратно в глубь леса; он высоко поднимал колени, чтобы не порезаться о листья осоки и не запутаться в траве. Я не хотел, чтобы он уходил. Хотел утешить его. Понять.

Я окликнул его по имени. Он остановился и оглянулся, уставившись на меня.

– Ты видел Даму лета, Джеймс? – спросил я.

Слеза покатилась по моей щеке и задержалась на губах, я слизнул ее.

Он кивнул с серьезным видом.

– Она ждет меня, – сказал он. – Она собирается отвести меня к остальным.

– Где она, Джеймс?

Джеймс Джессоп поднял свою руку и указал в темноту леса, затем повернулся и ушел: заросли кустов сомкнулись за его спиной, и я больше не мог его видеть.

Глава 19

Я поехал обратно в Уотервилл, чтобы встретиться с Эйнджелом и Луисом; мою руку все еще покалывало от прикосновения призрака ребенка. Озеро Святого Фройда казалось неописуемо пустынным. Я все еще слышал вопли птиц, звенящие у меня в ушах, непрекращающийся хор стенаний по умершим. Образы хлопающей на ветру парусины, груд земли, холодной воды, потемневших от времени костей теснились в моем мозгу, пока не слились в единую картину. На этом фоне Джеймс Джессоп удалялся в чащу леса, где невидимая женщина в летнем платье ждала, чтобы увести его отсюда.

Я почувствовал прилив благодарности к той, которая ждала его на краю тьмы за то, что ему не придется проделывать этот путь в одиночестве.

И еще я надеялся, что есть кто-то, кто ожидает каждого из нас в конце пути.

* * *