Порода

Терентий Никитич машинально запер дверь на крючок и опять подумал о Булкине и Алексее. Он чувствовал, что Алексей был бы доволен им. И то, что он даже гордится этим, поразило и опять обидело его. Что, разве Алексей указчик для него? Яйца курицу, что ли, учить стали? «Совсем ты, Терентий Никитич, запутался сегодня! А поговорить-то и не с кем…»

Он подошел к маленькому столику, на котором стояла выцветшая фотография женщины в длинном синем платье и пестрой шали, взял фотографию в руки, зачем-то погладил ее и, тяжело вздохнув, сказал:

— Вырос наш Олеша, Марья… Ох, вырос!..

4

В вечернюю смену у каждого станка загорается лампочка. Сотни лампочек яркими светляками освещают цех, отражаются причудливыми отблесками в стали станков, в деталях, в отполированных частях машин. В цехе становится наряднее и праздничнее, и даже груды железного мусора, не убранные от станков и окрашенные желтым электрическим светом, кажутся блестящими украшениями, а тонкие медные стружки отсвечивают червонным золотом.

Если смотреть на дизельный цех снаружи, в окна, все светлячки переливаются и кажутся живыми, очень веселыми и подвижными. В каждом переплете оконной рамы они отражаются гостеприимным блеском.

А вверху, под высокой крышею цеха, — загадочный полумрак, и в полумраке этом, блестя большими огненными глазами и внося в общий мерный шум цеха свой особый гудящий шум, опуская вниз длинные цепкие хоботы, проносятся краны.

Дизельный цех помещается между котельным и сталелитейным. И после оглушительного шума молотов в котельном цехе и нестерпимого жара мартенов и забивающей легкие пыли в сталелитейном — в высоком и чинном, поблескивающем отработанным металлом, дизельном цеху кажется торжественно, и даже тихий и мерный шум станков успокаивает и радует.

Сегодня Терентий Никитич получил первое письмо от сына. Получил он его перед самым началом работы, прочесть не успел и теперь нетерпеливо дожидался перерыва. Письмо лежало в кармане куртки, но Карякин уже несколько раз вынимал его, смотрел на адрес, глядел на свет, и белый конверт весь пропитался машинным маслом. Наконец, старик не выдержал и вскрыл. Осторожно посмотрев на соседний станок, словно оберегая письмо от соседа, — хотя он и так знал, что у Булкина сегодня выходной день и он в деревне, — Карякин надел большие очки в узкой железной оправе и, придвинув письмо к самой лампочке, принялся за чтение.

«Здравствуй дорогой отец, Терентий Никитич! — писал Алеша. — Очень мне горько было, отец, когда мы с тобой повздорили и не простились. Горячие мы с тобой, старик. Ну, да дело прошлое. Здесь жизнь интересная, хотя и тяжелая. Все надо начинать сначала. Силов здесь мало, и помощь наша нужна дозарезу. Наметили планы весенней работы. Думаем засеять никак не меньше пятисот гектаров. Есть у нас 30 лошадей, 25 коров, 70 овец, свиней, гусей и т. п. Весной отстроим большой дом для жилья. Сейчас с жильем очень туго. Еще мы задумали провести в коммуну водопровод, а то приходится скоту издалека таскать воду. Далее сообщаю, что в мыслях у нас поставить летом большой скотный двор и силосную башню, потому что молочное хозяйство хотим увеличить. Я думаю, что года через три наша коммуна будет крупным сельскохозяйственным производством. Кое-что делаю здесь по своей токарной части, но между прочим, времени нехватает. Партийная ячейка при коммуне еще слабая. И потом большая агитация ведется в селе Лысове против нашей коммуны, вплоть до уничтожения наших посевов.

И, между прочим, главную агитацию ведет знаешь кто? Наш дизельщик Андрей Булкин. Он и против красных обозов агитировал. А хозяйство у Булкина здесь даже слишком крепкое. Ты, отец, посмотри, какие он в цехе разговоры ведет. А я уже отписал и Мухину в ячейку.

Еще плохо, что нет у нас трактора. Это, конечно, прямо зарез. Нам хоть бы какой трактор отремонтировать, — это бы сразу коммуну подняло и авторитет ей дало.

Еще, отец, приезжай ко мне в отгульный день. Посмотришь на нашу жизнь. Ты ведь не сердишься уже на меня, старик? А я о тебе много коммунарам рассказывал, и председатель наш, Федор Брыкин, очень с тобой потолковать хочет. Он — механик, бывший шофер.

Еще, отец, до свиданья. Кланяйся цеху. Кто на моем станке работает?

Твой сын Алексей Карякин».

Терентий Никитич кончил читать как раз к обеду. Время от времени он поглядывал за станком. Станок работал исправно. Аккуратно сложив письмо, Карякин поднял очки на лоб и, усмехнувшись в усы, добрыми глазами оглядел цех.

Рабочие спешили к выходу. Они быстро проходили мимо него, и никто не спросил, от кого это он письмо получил и что в этом письме пишут.

Когда он надевал пальто, его кто-то тронул за рукав. Оглянулся — комсомольский секретарь Ванька Колчин.

— Товарищ Карякин, тебя Мухин просит в ячейку зайти. Очень важно…

Его, Карякина, в ячейку? А чего он там в этой ячейке не видал? Он смущенно оглянулся вокруг. Еще, чего доброго, подумают: «Терентий Карякин в верха лезет». Кругом никого не было.

— Некогда мне Ванюшка, в ячейки ваши итти. Обедать надо, — нерешительно сказал он.

— Нет, ты уж, Терентий Никитич, зайди. Нужное дело.