Читаем Порог полностью

Порог

Семен Васильевич – видный государственный и общественный деятель. Создавал колхозы, совхозы, укрупнял деревни. И не заметил, как за этими глобальными целями построения коммунистического общества потерял главное – свой хутор, свой дом, себя.

Александр Гарцев

Проза / Современная проза18+

Александр Гарцев

Порог

– Порог у тебя ржавый совсем, Вася! – по привычке сделал он замечание водителю, захлопывая дверь старенькой «Волги».

– Да знаю, Семен Васильевич, знаю, не дает завгар денег. Нет, говорит, пока.

Семен захлопнул дверь.

– Ладно, Василий, – он посмотрел на часы, – Ты меня часика через два забери отсюда. Вот тут я тебя и буду ждать, где вышел. Понял?

– Да, ясно, Семен Васильевич!

Скрылась в пыли проселочной дороги его старая, проверенная километрами непроезжих дорог и объездившая всю область министерская «Волга». Что-то защемило в груди. Остеохондроз проклятый, покрутил он головой и развел плечи. Туда-сюда. Не помогает. Не проходит никак.

Махнул рукой и, не обращая внимания на привычную боль, медленно побрел в сторону леса по еле заметной в траве тропинке, туда, куда он вот уже много лет хотел вырваться, добраться, да не получалось никак.

И только сейчас, став персональным пенсионером союзного значения, нашел денек и решил навестить наконец-то места свои, родные. Хорошей добротной избы, где он родился, вырос уж точно не осталось, как, собственно говоря, и самого хутора.

Да ведь он и сам приложил к этому руку, активно в шестидесятые, да и после, внедряя в области программу по укрупнению хозяйств.

Но побывать здесь, на родине своей, хотелось, особенно в последнее время, когда появилась возможность и с удочкой посидеть, и о жизни поразмышлять. Пусть и нет уже родного уголка, пусть и хутора давно нет, да хоть на пороге родном посидеть бы, пусть на пороге, да посидеть, осмотреться, вспомнить, поразмышлять. И то душе полегче.

Легкие редкие тучки и какая -то туманная дымка между ними закрывали солнце. И светило оно как-то лениво и неярко. И ветерок тоже не баловал своей свежестью в этот душный летний день и лишь слегка пошевеливал листья и тонкие веточки березок, скучающих по обочинам старой сельской дороги. Дороги старой, давно, видимо, не езженной, дороги, полностью заросшей травой.

Трава была свежая и ярко зеленая от влажности и лесной сырости. Не такой, как в городе, истоптанной и блеклой. А эта, сочная, густая, давно уже не только колес грузовиков деревенских не знала, но и, похоже, нога случайного грибника совсем не бывала тут. Все здесь, в этих краях, затихло, смирилось с запустением, одичало.

Семен остановился. Задумался. Огляделся. Давно не был. Но где-то тут, а где и не найдешь сразу, но где-то тут, похоже, вроде вот у того пригорка, на самом его верху и должны быть уже видны бы и хутор, а там дальше с километр другой и Кабаны еще были. Соседний хутор так назывался. Должны быть уже видны вообще-то, забеспокоился Семен, пристально вглядываясь вперед.

– Должны, – вздохнул он, – должны, – повторил свое любимое когда-то слово. Слово, которым вколачивал своим беспутным подчиненным простые управленческие истины.

– Вы, должны! – начинал он свою нотацию, и загибал пальцы на левой руке, – во-первых, во-вторых, в-третьих.

Вспомнил Семен и свою институтскую преддипломную практику, когда самоуверенным без пяти минут инженером пришел на завод и громким голосом потребовал материалы к своему диплому у какого-то старичка – архивариуса, хранителя всех заводских технологических тайн.

–Должны? – тихим вдумчивым голосом переспросил старичок, – и не глядя на Семена и как бы даже не указывая молодому и прыткому студенту, а так, тихо, про себя, как бы, рассуждая, произнес задумчиво:

– Должны? Запомните, молодой человек, в этом мире никто никому ничего не должен.

Почему он вспомнил именно сейчас этого мудрого, седого, спокойного старика?

Тихо шумел перелесок, которого в те далекие годы и в помине не было, и отсюда, с опушки, и увидал он свои родные края. И холм далекий, и три почти упавших старых тополя, и основательно разросшийся за эти годы старый дуб.

Он вспомнил предание, связанное, как верили все хуторяне, со стариной. Верили и молва говорила, что так и было. Бабушка ему рассказывала. Откуда их хутор и род их пошел.

Хутор стоял на стоял на склоне большого холма. Некоторые дома стояли у самого подножия. Рядом с холмом и был пруд. Вода ключевая. В нем по большей части купали лошадей, и бабы белье полоскали. Так белье полоскать даже с соседних деревень приходили. Били ключи. Вода в них чистейшая, студеная. Руку в нее только опустишь, сразу немела. Вот какой была холодной.

Даже хозяева кожкомбината из соседнего большого поселка, прославленного по всей России в то время, незадолго до революции присылали прислугу к этим родникам для того, чтобы «чайку попить». Воду эту они очень ценили за особый вкус и чистоту.

Не только местных помещиков, заводчиков и крестьян баловала природа своей кристально чистой водичкой

. В тех местах часто были замечены кабаны. Кабаны водились в большом количестве. Может быть, даже не одни кабаны ходили, лоси и другие животные имели тут свои тайные тропки к чистой родниковой легендарной.

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза