Порог

Незадолго до отъезда в Америку (что-то за год), когда он стал успешно продавать свои картины и у него появились какие-то большие, по нашим представлениям, деньги, он возгорелся мечтой построить собственный дом. Юра, всегда воспринимавший мечту как близкую и вполне осуществимую реальность (стоит только постараться  — и будет), принялся за ее осуществление со всей свойственной ему добросовестностью и тщательностью. Вот только как принялся? С какого конца?

В Советском Союзе хватало законов, чтобы помешать человеку по-человечески жить. Юра же и не думал о предстоящих ему практически непреодолимых бюрократических трудностях  — он просто хотел построить дом. Он сразу же засел за проект. Еще с театральных времен его проекты (большей частью неосуществленные) были смелы, неожиданны, дешевы и просты в исполнении и монтаже  — последнее очень важно для сцены. Этот проект был одним из таких. Театральный художник позаботился об экономии пространства, об оригинальной обратимой конструкции, состоящей из модульных элементов,  — дом, построенный по этому проекту, должен был получиться маленьким, компактным и  — уже по организации пространства  — очень уютным. Художником все это было сделано за две недели, теперь работал инженер. Только тогда Юра стал искать способ приобрести участок земли. Он рассчитывал найти какую-нибудь маленькую времяночку на снос и на этом месте наконец воплотить в жизнь свою мечту о свободе и независимости.

По вечерам мы сидели в его мастерской и, поднимая рюмочки с разбавленным спиртом (партия давала пьянству последний и решительный бой, и с водкой было туго), всегда провозглашали один и тот же тост:

— За Дом!

Но у меня всегда при этом возникало какое-то странное ощущение фальши. Нет, это, конечно, была не фальшь, просто в этих повторяющихся тостах, вернее, постоянно звучащих заклинаниях, сквозило отчаяние и неверие в успех. Все знали: покой и воля  — сочетание невозможное в этой стране, и если бы Юре на какое-то время удалось воплотить эту мечту, еще неизвестно, каким разочарованием, какой жестокой насмешкой она бы для него обернулась. Всей своей предыдущей подвижнической и неприкаянной жизнью брат не был подготовлен к ней. Его уделом было во всем до самого конца оставаться на пороге.

«Прекрасное есть движение к прекрасному», — однажды написал Юра, и кто знает, осуществись его мечта в жизни, может быть, он увидел бы в этом конец пути. И может быть, поэтому, внезапно переменив решение, он, как за спасительную соломинку, ухватился за новую возможность. Америка  — в самом этом слове слышится Открытие.

«Черт загадал мне родиться в России с душой и талантом!» — сказал Пушкин.

Талант. Быть художником  — главный фактор невезения. Родиться в России?.. Россия, ее народ, язык создают для художника самую благодатную почву, богатейший творческий материал. Ницше говорит об огромных запасах Воли, скопившихся на этом пространстве, но ведь творчество  — волевой акт. Не об этом ли сказано? Здесь, на границе Европы и Азии, при столкновении двух миров, двух цивилизаций, двух разумов не может существовать ничего определенного и рационального. Напротив, здесь все и в любом, мельчайшем своем проявлении  — иррационально. Здесь нет места разумному выбору, и любое решение может быть только волевым. Это чрезвычайно удобно для творчества и трагично для художника.

Я не знаю, стал ли американцем Юра, успел ли стать, но появиться в Америке в качестве русского художника он не хотел. Не хотел представлять «своих», не хотел представлять национальную культуру, не хотел быть представителем  — остался художником, как и был. «Вывоз икон и самоваров запрещен». Эту надпись я прочел однажды у служебного входа в Русский музей. Забавно, как национальность уравнивает в правах икону и самовар. Юре не хотелось быть «самоваром». Я не хочу сказать, что он хотел быть «иконой»,  — об этом, впрочем, потом, — но самоваром уж точно не хотел. И действительно, кому приятно, если о нем скажут, что он приехал из страны самоваров? Или из страны икон? Медведей, водки, Кандинского, Малевича... Но Кандинский, Малевич, Шагал уже давно числятся за мировой живописью и стали знамениты вовсе не потому, что приехали из далекой и снежной России  — родины Рублева и Врубеля. А Пикассо с родины Веласкеса и Гойи, а Модильяни с родины Леонардо и Микеланджело, а Ван Гог с родины Вермеера и Хальса и так далее. Пикассо не пристраивался «в хвост» Веласкесу и Гойе, и Модильяни «своих» не представлял. Другими словами, все они предпочитали являться без гарантии и фирменного знака.

Что говорит в художнике: гордость или скромность? Думаю, и то, и другое. Юра был слишком скромен, чтобы претендовать на родство с Кандинским и Малевичем, и слишком независим, чтобы прибегать к их покровительству, а скорее всего, он вообще об этом не думал.