Порог

Как-то на сходе в сельском клубе выступил противный мужик, махал руками, тыкал пальцем, еле успокоили его, говорил возбужденно и громко, почти кричал:

– Вы своей программой укрупнения преднамеренно уничтожаете именно русскую деревню. Русскую. Жизнь нашу русскую. Уклад наш исконный. Нас уничтожаете, а не сельхозотрасли развиваете.

И все в пример какую-то совесть народную приводил, на писателя какого-то ссылался, все цитировал его. Особенно разозлило Семена слова, которыми тот мужик вредный всю работу его назвал «дикой и непродуманной борьбой с неперспективными деревнями» и еще добавлял не раз «Преступлением против крестьянства". Так и назвал эту программу.

А мужика этого, а он сразу тут же, сразу после схода, просьбу кому надо и направил, запекли его в психлечебницу местную, областную. Нервный очень. Пусть подлечится слегка. Пусть соображает, как надо, как положено.

Семен дошел уже до пруда. К нему, пруду, конечно, не подойдешь близко, но постоять, посмотреть, вспомнить, можно. Тихая зеркальная гладь воды манила редкой синевой неба, свинцовыми корабликами облаков, словно тонущими в ней, и зовущими за собой в темную тихую гладь омута, в спокойствие и тишину.

Семья у Семена по деревенским меркам была не самой многочисленной. Трудиться приходилось всем. Трудная жизнь у крестьянина, чего уж там скрывать и романтику розовую наводить. В дерьме жили, в навозе. Разве не для этого, разве не для облегчения сельской этой тяжелой крестьянской доли он так самозабвенно с огромным партийным энтузиазмом боролся вместе с партией за крупные сельхозпроизводства, совхозы создавал вместо маленьких колхозов большие хозяйства. То ли дело совхоз на 150 сел. Махина. Масштаб. Громадье. Разве не для селян мы это делали и он, верный винтик партии?

Семен вытер испарину, вдруг проступившую на лбу. Что-то жарко стало. Но ничего, до тех развалин, что, когда -то были его хутором, его родиной, где он не бывал за занятостью лет, да да ровно сорок лет, и ровно сегодня, сорок лет назад был он здесь. На модном в те годы собрании бывших хуторян. Да и собралось – то их тогда человек немного, человек с десяток, всяких: и уже не молодых, и совсем старых, а кто и с внуками. Дом их в то время стоял еще. Тогда стоял еще. Но уже один оставался на том самом холму.

Семен посмотрел на вершину холма. Туда. Увидел. Груда сгнивших и черных издалека бревен. Тоску какую-то ощутил.

И хотя не планировал в этот раз дойти до дома своего, все -таки Семен решил, дойти хоть на пороге, да посидеть.

Да, трудной была деревенская жизнь насыщенной. Научила она его крестьянской выносливости, силу дала. Он и по жизни также прошагал, никогда не ленился, не отлынивал, а всегда по – деревенски засучивал рукава и вкалывать, вкалывать, вкалывать. На всех должностях, где бы ни приходилось трудиться, куда бы партия ни направляла.

Хотя и не из бедняков он. Взять хотя бы их не самую многочисленную семью в родных этих Харинцах.

Хозяйство даже по тем меркам было зажиточным, и, если бы не дед, сразу возглавивший комбед, были точно раскулачены.

Но ведь все своим трудом наработано, нажито. хозяйстве под одной крышей были, а амбар, и кратеник (лошади), хлев (теплый), сеновал, чулан, да и клеть большая. Заготовлено и толокно, и горох в огромных деревянных бочках, и зерно в амбаре. Муку же хранили в чулане. Муку, крупу, толокно все делали сами. Запаривали крупу из ячменя. Запарная крупа. Ели в заговенье.

Держали и овечек. Коровы были, свиньи, курицу, даже кролы. А из ячменной крупы, вспомнил вдруг Семен, варили кисель, толокна намешают, да масло постное – еда для поста. Соления были всю зиму. Огурцы в кадках по полтора ведра, капуста квашения, грибы, в горшках и корчагах.

А к лету готовили солонину. Хранили ее в погребе на снегу в обрубе из бревен. Весной в него накидывали снег. Намораживали лед. Там в корчагах и горшках хранили мясо, квас охлаждали, различные продукты ставили в берестяных бураках.

– Холодный квас в бураке из погреба летом даже в сорокаградусную жару не нагревался, – улыбнулся вдруг Семен, вспомнив свои ночные с ребятами, или когда в поле сено возили, – холодненький квасок, выручал всегда в трудной полевой работе.

Вспомнил Семен и двух своих любимчиков: мерина Сивого и кобылу Маньку. В семье было две лошади.

В трудные времена лошади на хуторе одалживались друг другу, особенно многодетным небогатым семьям. Но никогда бесплатно не давали. Нужно было что-то обязательно отдать. Но в то же время в уборку делали помочь. Люди из хутора собирались и вместе пособляли друг дружке. Тем, кто не успевал управиться с уборкой.

В этом участвовали только небогатые жители.

В благодарность за помощь хозяева устраивали вечерки, в оградах угощали помощников и плясали, пели песни. Труд постепенно перерастал в праздник.

Зажиточные крестьяне не пользовались этой услугой, потому что, если им требовалась рабочая сила, они всегда в состоянии были заплатить за труд, чем нередко выручали своих небогатых соседей.