Порог дома твоего

Ефрейтор Опара, готовясь отправиться на всю ночь в засаду, допоздна провозился с немецким мундиром. Его фигура, пожалуй, меньше, чем чья-либо, соответствовала этой форме. Роста Опара был невысокого, в плечах не в меру раздался, грудь колесом, да и его талия не отличалась изящностью. Видимо, по этой причине среди трофеев не нашлось ни кителя, ни брюк, которые он мог бы надеть, не применив ножниц, иголки и ниток. Все пуговицы пришлось переставить. В результате этой портняжной операции Опара все-таки стал мало-мальски походить на солдата вермахта. Больше самой формы выручало ефрейтора его лицо — вытянутое, с острым подбородком и длинным, с горбинкой, носом. Тут он без всяких скидок мог сойти за немца, даже за арийца. Но лицо, как сказал ему при «генеральном» осмотре старшина Кирдищев, для предстоящего дела большого значения не имело. «Гости» могли прибыть только ночью. Кто же в кромешной тьме станет разглядывать твои небесные черты?

Не повезло Опаре и в другом. Хотя до войны почти все его дружки изучали немецкий язык, он же умудрился попасть в школу, где преподавали французский. По словам ефрейтора, этот язык гораздо меньше сопротивлялся ему, и француженка была даже в восторге от его произношения. Если бы с гитлеровцами предстояло объясняться по-французски, он бы еще сумел блеснуть.

К вечеру Алексей зазубрил добрую дюжину немецких слов, наиболее часто употребляемых военными. Да он и раньше знал, зачем нужно кричать «Хальт!» или «Хенде хох!». Но теперь мог проявить и более вежливое обхождение, например сказать «битте».

Своего командира отделения Опара не узнавал. Авдонин очень даже походил на настоящего унтер-офицера. Форма на нем сидела так ладно, будто была сшита по специальному заказу.

Когда багровый диск солнца скрылся за лесом и между деревьями легли вечерние тени, дежурный по заставе объявил Авдонину и Опаре приготовиться к выходу в наряд.

— Как себя чувствуете, товарищ ефрейтор? — спросил Опару сержант Авдонин, так же как всегда спрашивал его перед выступлением на охрану границы.

Авдонин знал, что ефрейтор здоров, бодр и нести службу может, но считал своим долгом во всех случаях соблюдать уставной порядок.

— Зер гут, господин унтер-офицер! — отчеканил Опара. — Только не принять бы мне вас за натурального фрица. В лесу скоро стемнеет… А эта паршивая форма, знаете, как за войну глаза намозолила. У меня даже особый рефлекс на нее выработался: стоит только ее побачить — указательный палец сам к спусковому крючку тянется.

— Смотря как глядеть…

— Та я ж, товарищ сержант, це добре знаю… Направление у меня всегда одно — через прорезь прицела на мушку. По прямой линии.

— А тут, товарищ ефрейтор, от нас другая линия требуется. Гибкая. Хитрая. Дипломатическая. Тут надо не столько по форме, сколько по содержанию чужаков распознать…

Начальник заставы поджидал солдат в палатке. Капитан развесил над столом, наскоро сколоченном из неструганых досок, схему, на которой были обозначены берега двух смежных озер и тропа к ним, прозванная Озерной. Тропа сначала шла просекой, затем опушкой, в точности повторяя ее изгибы. В том месте, где лес рассекала проселочная дорога, единственная в здешнем краю, она круто, почти под прямым углом, сворачивала налево и устремлялась к перешейку между озерами. По ту сторону озер проселок врезался в степь, а вдоль него чернели аккуратные прямоугольнички — дома населенного пункта. Педантичный капитан с часами в руках высчитал, сколько времени уйдет на то, чтобы добраться до озер обычным и форсированным шагом и даже бегом, если того потребует обстановка. Такие подсчеты Самородов делал и раньше, и эта кропотливая работа, казалось, не только не тяготила его, но и доставляла ему явное удовольствие.

Заслышав шаги, начальник заставы еще раз посмотрел на схему и повернулся к входу. Авдонин и Опара, подавляя в себе смех, возникли перед ним точно привидения, непривычно и как-то неуклюже держа на груди чужие автоматы с рожковыми магазинами и металлическими прикладами. При виде своих бойцов в такой экипировке капитан невольно поморщился, но едва Авдонин начал докладывать о готовности к службе, его лицо приняло прежнее, сосредоточенно-деловое выражение.