Порог

— Все не так, — говорит Евский и, сдерживая зевок, поясняет свою мысль: — Вы считаете, видимо, что урок прошел не плохо: оценки поставлены, упражнения учащиеся выполняли и даже воспитательный момент не забыт… Но все это теперь уже старина. Так работать нельзя. Вы, слышали, надеюсь, про липецкий метод? Отсутствие отдельного опроса, поурочный балл, максимальная активность учащихся, разнообразные упражнения… Пора и вам осваивать новую прогрессивную методику. Она в несколько раз повышает эффективность урока, развивает творческие способности учащихся. Лучшие учителя… Внимание педагогической общественности…

Иногда Евскому кажется, что внутри у него помещается пластинка. Стоит только поставить на нее иголку и тронуть невидимый рычажок, как тотчас же польется умная, ровная и аргументированная речь. И она не потребует от него никакого напряжения. Он может думать в это время о чем угодно, например, о том, что все-таки эта Найденова чем-то мила, хотя работать не умеет, или о сегодняшнем телефонном разговоре со знакомым следователем, в котором тот сообщил, что навел справки и что Речкунов со своей женой Ефросиньей Петровной не разведен. Да, он, Евский, ошибся в Речкунове. И эту девчонку жалко. Она-то в чем виновата? Что-то есть в ее лице такое… Как бы сказать?..

— Вот так, — произносит Евский и, подымаясь, отодвигает стул. — Но мы еще с вами встретимся. Возможно, мне нужно будет еще кое-что уточнить. Вы, я надеюсь, понимаете…

Тоня кивает. Да, она понимает, что он собирается уточнить.

13

Полина Петровна Зарепкина — председатель месткома. Она расценивает то, что случилось с молодой учительницей, как ЧП. А раз ЧП, нужно реагировать. Но как? Прежде всего она, Зарепкина, должна знать все подробности. Во-вторых, придется принимать меры. Какие? Пока трудно сказать. Вероятно, будут соответствующие указания. В третьих, нельзя молодого товарища оставлять в одиночестве. Здесь требуется человечность. А человечность — стало быть, известное сочувствие. Впрочем, с сочувствием надо быть осторожным. Со-чув-ствовать! Чему? Легкомыслию? Аморальности? Тут дело весьма тонкое. С одной стороны так, а с другой может быть совсем по-другому.

Зарепкина отправляется к Тоне. Отправляться ей совсем недалеко: с одного крыльца на другое. У Тони в комнате холодно. Печь нетоплена. Достаточно бросить взгляд на молодого члена коллектива, чтобы заметить: налицо психическая депрессия, необходима моральная поддержка. Значит, Зарепкина появилась как раз вовремя.

— Тонечка, у вас не найдется килограмма два соли? Начала солить огурцы и не хватило. А магазин закрыт…

Тоня озадачена таким обращением. До сих пор никто здесь не называл ее Тонечкой. И соли у нее, конечно, нет. Она запасов не делает и огурцы солить не собирается. Пожалуй, дело вовсе не в соли…

— Тонечка, — произносит Зарепкина ласково, — вы должны держать себя в руках.

— Я держу, — невесело улыбается Тоня.

Зарепкиной не ясно, что и как надо говорить в подобных случаях, но на помощь ей приходит фольклор. Не даром же она двадцать лет преподает русский язык и литературу.

— Жизнь прожить — не поле перейти, — говорит она и усаживается на гнутый венский стул. Борис нашел его в школьном сарае. Под ее тяжелым телом стул тихо поскуливает. Тоня с ужасом представляет, как он сейчас развалится. Только она сама умеет на нем сидеть… Зарепкина вздыхает: — Главное, не унывать.

Тоня молчит. Должно быть, она согласна.

— Вы так молоды. У вас все впереди.

Против этого тоже трудно что-либо возразить. И Тоня следит за стулом: выдержит или нет? Такой нагрузки он, пожалуй, еще не испытывал.

— Неужели вы ничего не знали?

— Нет.

Пожалуй, не так-то проста эта Найденова. Как это так, не знать — женат любимый человек или нет? Лицо Зарепкиной выражает осуждение, но не резкое, а скорее печальное.

— Я пришла к вам не как председатель месткома, а просто как человек к человеку. Мы все очень, очень огорчены.

— Кто же все?

— Пока что члены месткома. Но расскажите мне, как это случилось.

Стул начинает медленно ползти вбок. Шипы передних ножек вот-вот готовы сломаться.

— Вы сейчас упадете, пересядьте лучше на табурет, — предлагает Тоня.

— Ничего, — рассеянно отвечает Зарепкина. — Да, как случилось?.. Неужели у вас ни разу не возникло подозрения?

— Не возникло.

— Положим, это так. Но все же расскажите, как вы познакомились. При каких обстоятельствах?

— К чему это теперь? — морщится Тоня. — Обстоятельства и все остальное. Кому это интересно?

Зарепкина огорчена.

— Напрасно вы так. Я ведь к вам со всей душой. Можно сказать, как к дочери родной. — Зарепкина подымает свое тело со стула, обнимает Тоню за плечи. — Главное, не унывайте…

От нее пахнет укропом. Значит, она действительно солит огурцы.

За окном река, осенняя, хмурая. Она медленно течет на север. Так было вчера и позавчера, и год назад, и в прошлом тысячелетии. Река для Тони — почти вечность. Вечность вечностью, а сегодняшнее никуда не денешь. Тоня ждет Бориса. Ей почему-то кажется, что он должен вернуться сегодня. Она встречает глазами каждый пароход.

14