— О брате почему не сказать? О брате можно. Брат — он есть брат, я зла ему не желаю. Но и защищать шибко не буду. Заслужил — получи. Как у вас положено. Только выгонять его, по-моему, не к чему. Потому что воспитания он, окромя школы, нигде получить не сможет. Сам я воспитатель, можно сказать, никакой. С чего начать, за что взяться, не знаю. Меня самого дядя воспитывал — так больше ремнем. У него ремень был сыромятный от шлеи, что твоя дубина. Мы тогда на кордоне жили. Дядя объездчиком, а мы при нем. Попросту говоря, в лесу выросли.
Егора слушают, но лица у всех разные. Директор, склонив голову, терпеливо ждет, карандашиком в пальцах играет. Антонина Петровна немного бровки прихмурила и одно ухо повернула к Егору, словно немного недослышит. Лара склонилась к столу, навалилась на него грудью — вот-вот прыснет от смеха. На лице у Зарепкиной недоумение, словно она думает: «И зачем этого вахлака притащили сюда?..» Хмелев слушает внимательно и вроде к сердцу принимает. Видно, самому пришлось горя хлебнуть. Потому и понимает. Речкунов вежливо останавливает:
— Егор Степанович, мы хотели бы о Мите.
Хмелев подается вперед.
— Скажите, а вы Митю бьете?
Егору досадно: понимал-понимал бородач, да ничего и не понял.
— Да как же мне его бить? У меня рука тяжелая. Я вдарю — он кончится. Я лошадей не бью, не то что человека.
Хмелеву опять интересно.
— А почему лошадей не бьете?
— А зачем? Если с лошадью по-человечески, она все сделает.
Директор пережидает вопросы завуча и снова:
— Как же вы относитесь к факту?..
Егор вдруг замечает, что все, что он говорит, записывают. Это его озадачивает. Один раз, он помнит, тоже записывали. Лошадь чужая пристала. Хозяин не идет. Что ж на нее любоваться? Он давай работать на ней. Не даром же ей овес колхозный жрать. А тут, откуда ни возьмись, милиционер. И давай записывать. Только тот милиционер медленно писал и карандаш химический слюнявил, и рот у него стал синий, а эта девчонка-учительница, она по пению, кажется, так и чешет. И перо у нее над бумагой, как комар вьется. Вот насобачилась, прямо удивление.
— Так какое же ваше мнение? Плохо или хорошо поступил ваш брат?
— Хорошего мало.
— Да, вы правы. Все это выглядит, как намеренное оскорбление.
Егор косится на скелет.
— Мертвым костям какая обида.
— Ваш брат оскорбил инспектора. Получилась своего рода карикатура. Так сказать, весьма прозрачный намек, что инспектор похож… Вы понимаете?
Егор вспоминает:
— Это какой инспектор? Который у Красновых стоял?
— Да.
— Копченый?
— Его фамилия Евский.
— Знаю, — Егор задумывается. — А бог его знает — может, и правда, походит.
— Ясно. Присаживайтесь.
Теперь в учительской появляется Митя. Его ставят на то место, где только что стоял Егор.
— Митя, у тебя какая оценка по поведению? — ласково спрашивает Зарепкина.
— Еще не выставляли.
— Меня интересует оценка за прошлый год.
— Тройка.
— А ты помнишь, на каком условии тебя взяли в школу? До первого проступка?
Митя внимательно и неподвижно смотрит на графин с водой. Егор вмешивается:
— Ты не молчи. Тебя люди спрашивают.
Егору жалко брата. Митя здесь совсем не такой, как дома. Он вроде меньше стал и смотрит — словно ушибли его, и он не может отдышаться. «Боится он их, хвост поджал», — соображает Егор.
— Двойки у тебя есть? — спрашивает директор.
— Есть.
— Сколько?
— Я не считал.
— Подумайте, — говорит Зарепкина. — Он не считал. Не удосужился!
— Ты куришь? — спрашивает Лара.
Митя не отвечает ей.
— Митя, а кем ты хочешь быть? — спрашивает Антонина Петровна.
Митя ни слова.
— По-моему, ясно, — говорит Зарепкина.
Директор охотно соглашается:
— Да, конечно. Ну, что ж…
Он оборачивается к Егору.
— Я думаю, вы можете быть свободны… И Митя тоже. Мы все обсудим и решение сообщим через классного руководителя.
Егор берет с пола свою стеганку и фуражку. Идет к двери. У порога останавливается.
— Вы что-то еще хотели сказать?
— Вы, товарищи учителя… Вы его не выгоняйте. Вот такая наша просьба. От Мити и от меня…
— Мы обсудим, вы не беспокойтесь.
Егор и Митя скрываются за дверью…
Выписка из протокола педсовета