Пороги

Окрик прозвучал вовремя. Половина плах пола была повыврочена и, видать, давно уже приспособлена к делу неведомыми разорителями. Рамы из окон тоже были повыдраны. На первый, еще не привыкший к нежилой полутьме взгляд, только и оставались нетронутыми в покалеченной избе печь, да намертво, приступком вмазанная в нее широкая скамья. С трудом добравшись до старика, Степан скинул дрова и устало опустился на скамью. В скособоченном четырехугольнике ближнего окна медленно погасала северная сторона неба. Неподалеку чернела еще одна мертвая изба. За ней едва угадывался разросшийся березняк, дальше – провал реки. Такой пустотой, тишиной и заброшенностью повеяло на него от этих едва различимых окрестностей, что он невольно поежился и торопливо перевел взгляд на огонь, который уже вовсю теребил подброшенные Федором Анисимовичем березовые поленья.

– Главное дело – не дымит, – окрепшим голосом отозвался старик на загудевшее в печи пламя. – Сколь годков без присмотра, а не дымит. Ладное сооружение… Думаешь, чего я в эту избу наладился на ночевку?

– Поглянулась, наверное, – нехотя буркнул Степан.

– Поглянулась… – передразнил его старик. – А с каких таких делов поглянулась? Не у каждого жена Марья, а кому бог даст. Понял?

– Не.

– Где тебе малохольному. А ну как дожжь пойдет?

– Не пойдет.

– Глянь, какие уголья на закате. Как есть наладится. Вот и захрундучишь после первой ночевки. А тут – живи не хочу. Ты, Михалыч, вот что… Кончай «хозяину» свою печаль выказывать, а то осерчает, сна не даст.

– Какому «хозяину»? – непонятливо глянул Степан.

– Такому… – с явной неохотой отозвался Федор Анисимович, оглянувшись на темный угол запечья. – Не бывает, чтобы совсем без «хозяина». Хотя бы и по нонешним временам. Бери давай котелушку мою, да за водой сгоношись. Сразу не спохватились сообразить, теперь стараться надо. Чайку с шипишником похлебаем, все весельше и брюху теплее.

Степан отвязал от котомки котелок и в нерешительности замер, оглянувшись на вовсе замутившееся темнотой пространство в провале окна.

– Ты чего?

– Может, так… без чаю?

– Эх, жизнь переменная! Тебе чего, ног жалко?

– Боязно, – не сразу признался Степан.

– Вона, дитя малое. Кого бояться-то? Ладно бы тайга была, так еще бы оглянулся. А тута чего тебе? Дуй давай, дуй. Не того еще наглядимся, чтобы пустого места бояться. Через огороды напрямки рукой подать.

После бесцветного и тоскливого запаха заброшенной избы, в которой, несмотря на вовсю полыхавший в печи огонь, еще не очнулся жилой дух тепла и человеческого присутствия, во дворе Степана шибануло пряным запахом вечерних трав и влажной свежестью недалекой реки. С трудом продравшись сквозь буйную траву бывшего огорода, он перемахнул через полусгнившее прясло и почти тут же сорвался и заскользил под крутой откос заросшей промоины. Пересохший весенний ручей, обогнув супротивный огородам березняк, в этом месте напрямую прорывался к реке, и будь дело светлым днем или в ранее знакомом Степану месте, ничего не стоило бы напрямки, по уже засыревшим зарослям ежевики и крапивы, через десяток-другой шагов добраться до реки. Но испуганный неожиданным падением и непроглядностью обступившей его сырой неподвижной темени, Степан стал остервенело вскарабкиваться по противоположному от места его падения глинистому откосу. Обжигая крапивой руки и едва не потеряв в темноте котелок, он выбрался на какой-то небольшой бугор и, с трудом переведя дух, огляделся. Еще не погасшие в темноте стволы берез, постепенно пропадавшие в отдаленном мраке, обозначили показавшееся ему безопасным пространство. Испуганный крик и торопливый плеск крыльев какой-то птицы, сорвавшейся с ближних кустов, неожиданно успокоил Степана, и он, уже не торопясь, сторожко вглядываясь под ноги, пошел в сторону реки. И когда та засветилась впереди зеленовато-серой полосой отраженного неба, кто-то негромко и явственно, до отчетливого придыха на конце слов, позвал его:

– Степан, а Степан… Идти-то еще далеко-о-о…

Не понял Степан – мужской ли, женский был голос. Такое бывает во сне или когда поблазится: вроде слышишь, даже повторить готов слово в слово, а что, как, с чего бы это? – спохватившись, не образумишься, не разберешь толком. Степану сначала показалось, что голос вроде материн – та точь в точь также тянула: «Дале-еко-о-о…» Но поняв, что матери взяться неоткуда, и не сообразив, что чудной зов мог ему показаться, он, похолодев спиной и затылком, попятился было на разом ослабевших ногах в сторону белеющих стволов. Но именно среди них краем глаза уловил шевеление чего-то призрачно-белесого, соразмерного не очень высокому человеческому росту. И тогда, не пытаясь ни вглядываться, ни разбираться, ни даже головы повернуть, опрометью кинулся к спасительному просвету реки, чуть не кубарем скатился с подмытого половодьем берега. Загремела под сапогами прибрежная галька… Заскочив чуть ли не по пояс в воду, что было сил заорал, срывая от натуги голос:

– Дя-я-дя-я-я Фёо-одор! Фёо-о-одор Анисымыч! А-а-а-а!