Порою блажь великая

Ли дремлет и пробуждается, восседая над бренчащим мотором автобуса, идущего на запад; (Ивенрайт перемещается на юг по трассе 99 маршбросками, от одного сортира к другому) равнодушно дремлет и просыпается, взирая на дорожные знаки, мелькающие за окном; (Дрэгер едет из «Красного утеса», часто останавливаясь, чтобы выпить кофе и сделать заметки в своем блокноте) и нисколько не жалеет, что не прикупил какого-нибудь чтива в мягкой обложке (Дженни наблюдает облака, марширующие к морю, и басовито, псалмовито заводит: «О, облака, о, дождь, небесная роса…»). От Нью-Хейвена — до Нью-Арка, далее — Питтсбург — ТАМ, ГДЕ ЖИЗНЬ, — где много ровных белых зубов без единой дырочки, клубки спагетти под чесночным соусом — ГДЕ ДРУЗЬЯ — и пивные банки, тычущие ярлыками в камеру (Проклятый понос, черт его раздери! Притормозив у очередной автозаправки, Ивенрайт присовокупляет новый счет к пухлой пачке, что предъявит своей Немезиде). Кливленд и Чикаго. Возьми от жизни все… на Трассе-66! («Владельцы кафе гораздо несчастней обычных работяг, — пишет Дрэгер. — Обычный работяга отвечает только перед своим боссом, для владельца кафе же каждый босяк с баксом — босс».) Сент-Луис… Округ Колумбия… Канзас-Сити… Только для НАСТОЯЩИХ МУЖЧИН — МЕННЕН СПИД-СТИК, превращает запах пота в истинно мужской аромат! (Да кем он себя возомнил, жлоб упертый? Господом Богом?) Денвер… Шайенн… Ларами… Рок-Спрингз… КРАЕУГОЛЬНЫЙ КАМЕНЬ УГОЛЬНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ. («И самый крепкий орешек, — пишет Дрэгер, — всего лишь скорлупа».) Покателло… Бойсе… ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОРЕГОН. ПРЕВЫШЕНИЕ СКОРОСТИ СТРОГО НАКАЗУЕМО. («Посмотрим, что ты запоешь, когда я суну этот доклад тебе, прямо в твой задранный нос!») …Бёрнз… Бенд… 88 МИЛЬ ДО ОРЕГОНСКОЙ ЯРМАРКИ В ЮДЖИНЕ («Человек, — пишет Дрэгер, — является… должен… надеется… не может».) …Систерз… Рэйнбоу… Блю-Ривер… («О, облака, — речитативом напевает Дженни, — О, дождь, излейся на того, кого тебе укажет скво…»)… Финн-Рок… Вида… Либург… Спрингфилд… и лишь в Юджине он окончательно очнулся. Проделал весь свой путь, того и не осознав толком. На остановках он покупал шоколадные батончики и «кока-колу», посещал санузел, а затем возвращался на место, даже если до отправления оставалось добрых двадцать минут. Но по мере приближения к Юджину окружающая действительность все настойчивее ломилась в наглухо запертые двери его восприятия, громыхая ржавыми замками, и когда автобус — другой автобус, рахитичный и неудобный, — натужно пополз в горы, отделявшие побережье от долины Уилламетт и остального континента, прилив возбуждения и живости охватил Ли. Он глядел на зеленые горы, почетным караулом выстроившиеся перед ним, на овраги и расщелины, что были все глубже и шире, на облака в серебристых саванах, похожие на дирижабли, привязанные к земле прямыми и тонкими шлейками осеннего дыма. И на огромные, рычащие трелевщики, терзающие дерн грунтозацепами, вспарывающие девственную природу оскалами злорадных радиаторов… они были подобны (подобны родительнице Гренделя — такой метафорой, наверное, я разразился бы сейчас, ради продолжения аллитерационного ряда, но в детстве они представлялись мне скорее зловещими драконами, что по ночам вылезали из своих пещер в чародейских горах и тиранили мои младенческие сны. Воздушные корабли, сотканные из серебристой дымки, исчадия «Дженерал Моторз»… все они воскресли, ожившие символы чудесного и чудовищного, явно не последние из тех, что прилетели за открыткой из Орегона. Воздушные корабли и исчадия «Дженерал Моторз» — эта восставшая детская антитеза, эти образы полета и погрома были первыми моими видениями в том путешествии, что заставили меня встрепенуться. И первым знаком того, что, возможно, я поспешил со своим решением.)

— Я все еще могу развернуть оглобли, — напомнил я себе. — Я могу это сделать.

— Что — это? — спросил субъект, сидевший напротив через проход — этакий небритый бурдюк с истинно мужскими ароматами, прежде мною не замеченный. — Вы о чем?

— Ни о чем. Извините. Я просто думал вслух.