Порою нестерпимо хочется...

Я протянул ему консервный нож. Он взял его без благодарности и принялся выковыривать семечко из зубов. Я начал нервничать. Атмосфера была настолько густо насыщена садизмом, что это нельзя было отнести лишь за счет воображения: на этот раз я без всяких фантазий влетел в историю. Невзирая на всю безудержность воображения, всегда можно безошибочно определить, когда тебе действительно угрожает насилие. Но как раз в тот момент, когда я уже был готов распахнуть дверцу и на полном ходу выскочить из машины, сзади к шоферу наклонилась девушка и принялась что-то ему шептать. Он взглянул на меня, побледнел, и его маниакальная ухмылка сменилась благодарной улыбкой ребенка.

— О… а… знаете, мистер… если вы не будете пить пива… там впереди… в смысле, куда вас подбросить? Туда? Сюда? Везде вода.

— Туда! — Я указал на колею, отходившую от шоссе в зеленые заросли.

— Вон там! (Мальчик лег в канаву и лежал там, пока не успокоился; потом, резко вскочив, перебежал частную дорогу, обсаженную с обеих сторон густым кустарником.)

— Меня снова охватило желание поскорей избавиться от моих новых друзей. — Вот здесь, прекрасно. Спасибо…

— Здесь? Ну вы даете! Тут ничего нет, кроме песчаных дюн. — Он сбросил скорость.

— Ничего, благодарю…

— Эй, вы! Они говорят, вы — брат Хэнка Стампера. А? Эй! Ладно, вы сами хотели тут выйти.

Водитель небрежно махнул мне рукой и ухмыльнулся с таким видом, который говорил, что, по абсолютно неизвестным мне причинам, не то мне страшно повезло, что я брат Хэнка Стампера, не то наоборот.

— Хвост пираньи! — со значением прокричал он.

— До свиданья.

Машина дернулась и, отрыгнув на меня гравий, выбралась на шоссе, а я поспешно нырнул в кусты, пока меня не подобрала еще какая-нибудь машина с добрыми самаритянами. Освободившись от хищной компании, Ли снова пытается успокоиться: «Что за спешка? У меня, по крайней мере, еще час до встречи с ней… куча времени. (Мальчик идет в обступившем его мраке и впервые задает себе вопрос о причинах собственного бегства; он знал, что бежал не от дома, да и брата он на самом деле не боялся

— Хэнк его никогда не обидит, никогда не даст его в обиду, — так от чего же он бежал? Он идет дальше, сосредоточенно пытаясь понять…) Ну ладно, серьезно, что за паника?»

Если я и надеялся найти отдохновение в зеленых объятиях Матери-Природы, то был сильно разочарован. Через несколько минут дорога окончательно скрылась из виду, и, миновав последние человеческие жилища — серые хижины с геранью в кофейных банках, — я вошел в непроходимые джунгли, покрывающие все Орегонское побережье, где песчаные дюны, возвышающиеся над океаном, достаточно пропитались органическими веществами, чтобы поддерживать жизнь. Ширина этой полосы джунглей не превышала 30-40 ярдов, но и проход сквозь нее занял у меня столько же минут. Переплетения гибких кленовых ветвей и бледные опавшие листья, отмытые дождями и выгоревшие на солнце, казались такими же неестественными, как и лабораторные выродки, доставившие меня сюда. Ну так без шуток, что за спешка? Ты не опаздываешь. Но тогда… почему у меня трясется подбородок? Не так уж холодно. (Почему я побежал? Я не боюсь этих шведов. И Хэнка я не боюсь. Единственное, чего я боялся, так это того, что он увидит, как я подпрыгну, закричу или что-нибудь такое сделаю…)

Хотя времени было еще мало, уже начинало смеркаться. Тучи придвинулись ко мне, закрыв солнце. Спотыкаясь, я брел на штопку мутного света, сочившегося сквозь ветви. Пробираясь сквозь заросли рододендронов и ежевики, я наткнулся на серо-черную лоснящуюся трясину, отблескивавшую, как стекло, и покрывавшую близлежащее мелководье плотной пленкой гниения. Тут и там виднелись листья лилий, на самой большой торфяной кочке сидела жаба и оглашала окрестности пронзительным криком: «Са-уомп, са-уомп!» — с таким отчаянием, как кричат: «Убили!» или «Горим!».