Пороки

— Ну и валяйся здесь. Кто-нибудь не заметит тебя и пнёт. Так и покалечиться недолго.

Но он сам же не дал мне уйти. Обхватив мою ногу, Наркоман, не открывая глаз, вяло спросил:

— Когда у тебя один глаз, какая разница, правый он или левый?

Лишенная возможности спастись от его бреда, я осторожно присела на один из барабанов. Наркоман ещё немного молча повалялся, развязал шнурки на моем ботинке и уселся рядом, только на полу.

Выглядел он потрепанным. Изношенные до дыр светлые джинсы были совсем ветхими. Грязная, вытертая рубашка в клетку поверх черной майки, измятая, потому что он спал в ней. Зато, когда он открыл глаза, я увидела радужки удивительного глубокого голубого цвета:

— Ты не ответила.

От его вопроса у меня уже начинала болеть голова:

— Почему ты спрашиваешь?

— Я имею в виду, — Наркоман задрал голову, смотря на меня снизу вверх. Он пропустил мимо ушей то, что я у него спросила: — Я имею в виду, если у тебя один глаз вообще. От рождения. Не два, а один, как у циклопа, понимаешь?

Я смотрела на него, как на невразумительного ребенка. В сущности, именно таким он и был. Этот человек то ли вовсе не повзрослел, то ли с каждой новой дозой наркотика всё глубже погружался в детство.

— Мне тут кое-что пришло в голову, — тон его голоса был таким, будто бы он делится со мной секретом.

— Ну, и?

— Эй, прояви немного вежливости, — Наркоман монотонным поучающим голосом проговорил: — Так будет лучше. Спроси меня: «Что же пришло тебе в голову?».

— Что же пришло тебе в голову? — Повторила я с издёвкой.

— Мне пришло в голову, что меня теперь часто упоминают как «этого человека». Раньше так не было. Раньше было скучно, ещё более скучно, чем теперь, но никто не называл меня так. Это всё из-за этих двоих. Это после них я стал «этим человеком». А меня когда-то даже звали по имени…

Выслушав его путанный монолог, я растерла ладонями лицо, чтобы собраться с мыслями, и задумчиво почесала коленку.

Он сделал то же самое, но только просунув пальцы в огромную дыру в джинсах на колене. Взгляд Наркомана был рассредоточенным, сонным.

Светлые русые волосы, светлые ресницы… Рассматривая его, я подумала, что он наверняка был очень красивым ребенком. Улыбчивый малыш с солнечными локонами до плеч. Мамы таких называют ангелочками.

И каково же теперь нашим мамам видеть своих ангелочков повзрослевшими, усталыми, в изодранных грязных джинсах и кедах, у которых едва не отваливаются подошвы. Спящих у пыльного порога чужого дома.

Мне почему-то захотелось верить, что у Наркомана нет родителей. И при виде его ничье сердце не разрывается на части.

— Знаешь, Кнопка, я несчастный человек. При виде меня ничье сердце не разрывается на части. — Наркоман грустно посмотрел мне в глаза.

— Можно задать тебе один вопрос?

— А ты спрашиваешь разрешения, чтобы получить отказ? — Он удивленно изогнул правую бровь. — Задавай.

— Тебя все называют «Наркоман». Это потому, что ты принимаешь наркотики?

Он громко рассмеялся:

— Ну, очевидно, да.

— Тебе стоит бросить, слышишь?

Наркоман закрыл глаза, продолжая улыбаться. У него на лбу сложились усталые складки. Он вытянул ноги, положив голову на поверхность Там-Тама:

— Ты пришла увидеть Юлия. А его нет. Он ушел ещё утром, переступил через меня.

— Давно вы с ним друзья? — Осторожно спросила я, убирая разметавшиеся волосы с его лица.

От приступа смеха Наркоман едва не подавился воздухом:

— Друзья… Нет. Это с Фредом они друзья, не со мной. И Сатира стоит нашего режиссера, ещё как стоит.

Сатира… Теперь мне казалось, её так просто увести у Серого Кардинала. Нужно лишь найти в ней настоящие, живые нити и потянуть за них. Оболочка, которую она так старательно вокруг себя создала, не будет существовать вечно.

— Хочешь, я скажу тебе, что будет, — Наркоман уже снова погружался в очередную волну своего бреда. — Ничто не будет существовать вечно. Даже Сатира его однажды бросит. Его одна уже бросила… А мы его потом на помойке нашли. А этот зануда, Фред, сказал, что третий нам не помешает, что будет весело… — Он глубоко вздохнул, грустно моргнув. — Ничто уже не будет весело. Я не боюсь, но мне кажется, я сам оказался лишь инструментом для игры, а не участником. Мы ещё только начали играть, а он уже победил. Фред. — Он потыкал меня указательным пальцем в колено, привлекая внимание. — Знаешь, как неинтересно играть, когда уже знаешь, кто победитель?

— Ну, и?

— А вежливость где?!

— Ну, и как же неинтересно?

Наркоман махнул на меня рукой, сердито отвернувшись:

— Ты не поймешь.

— Тогда зачем было меня спрашивать?

— Я хотел, чтобы ты спросила.

— Я пойду.

Уже возле самой двери он снова попытался остановить меня, взволнованно пробасив:

— Стой!

— Ну?

— Ты не должна приходить сюда снова.

— Это ещё почему?! — Моё возмущение было вполне оправданно. Неужели я должна прекратить приходить сюда лишь потому, что это он так сказал мне?

— Потому что я так сказал. — Наркоман почесал затылок, возвращаясь к спокойному тону.