Пороки

Всё провалилось. Были забыты подготовленные фразы, чёткие, без лишних эмоций. Я собиралась сказать ей, что всё между нами умерло, но сказать так, чтобы не ранить ни её, ни себя её же болью. А теперь, когда я услышала эти умоляющие всхлипы, во мне проснулась жалость. Жалость и сочувствие. И ещё что-то мерзкое, как и тогда, когда Сатира перемигивалась с Наркоманом, а я жалела Юлия.

Я могу всё исправить. Она перестанет плакать и будет благодарна мне. Я могу поддержать её, чтобы не оставлять кровавых ран на её душе отказом.

– Дорогая, я хочу попросить прощения, – я тихонечко нашептывала ей утешающие слова, чтобы смягчить, разгладить боль, которая терзала её: – Ты для меня самый дорогой человечек, а я так виновата…

Медленно, но это подействовало. Никки перестала плакать в трубку и говорила чуть запинающимся голосом, стараясь уверить меня:

– Мы никогда так больше не расстанемся. Мне было больно, так больно… Ты убежала, а эта… Сатира, она надсмехалась надо мной…

– Я искала тебя всё это время, Никки, не пропадай так больше, хорошо? – Тему о доме Серого Кардинала пока было удобнее просто замять. Я была готова сейчас обещать ей что угодно, лишь бы она перестала тихонько ронять слезы по ту сторону телефонного провода: – Хочешь, я приду, сегодня вечером, хочешь? Останусь, и приготовлю тебе утром что-нибудь?

– Хочу… – Она снова заныла, громко шмыгая носом, словно шестилетний ребенок. – Хочу, как в прошлый раз, когда ты оставалась, помнишь? Помнишь, ты испекла мне печенье с имбирем?

Я медленно присела на пол, дрожащими руками сжимая трубку телефона. Стоять уже было тяжело, поток её слов сбивал меня с ног.

Никки помнила столько всего «нашего». Помнила все витиеватые мелочи, дословно сказанные друг дружке слова, связанные с «нами». Она так любила говорить о своих чувствах и с непонятной мне радостью выслушивала, как я пыталась объяснить то, что я сама чувствовала к ней. Она так любила говорить о «нашей любви».

За две минуты телефонного разговора я пообещала ей массу всего. Букет белых кустовых роз, вечер при свечах, фильмы до утра, крепкий утренний чай, имбирное печенье и флакончик новых пряных духов в подарок на Новый Год.

Когда разговор был закончен, и я бросила телефон на журнальный столик, Никки была полностью уверена, что я могу принадлежать ей, и только ей. Жалкое чувство превосходства над сложившейся ситуацией кипело во мне. Несколькими фразами и ничего не стоящими обещаниями удалось успокоить подругу, вернуть видимое равновесие, которое было нарушено появлением в «нашей» жизни обитателей Дома, Где Никогда Не Запирается Дверь.

Днем здесь было пустынно. Когда я вошла в Песочную Комнату, в ней находились лишь Наркоман, Юлий и вечно вертящаяся возле него Сатира. Тод не пришел, возможно, в его жизни всё же были и иные, более приземленные дела, кроме болтовни с Серым Кардиналом.

– Расстроена? – Юлий задал свой вопрос сразу же, как только я вошла. Слова приветствия в этом доме были не в моде.

– Никки звонила.

– Твоя Скрепка? – Сатира, сидя коленях Серого Кардинала, попыталась что-то вплести в его волосы, за что немедленно была сброшена на огромную подушку рядом.

– И что теперь осталось от вас? – Смотря в окно, я чувствовала, что Юлий не опускает с меня взгляда, ожидая, что я отвечу.

– Мы по-прежнему вместе.

– Зачем?

– Главное, что она не расстроена. И меня не мучает по этому поводу совесть. – Я водила пальцем по стеклу, невидимым контуром обводя силуэт далекого дерева за оградой парка: – Я когда-то давно пообещала ей быть рядом, и это всегда казалось правильным. Так что нужно просто продолжать.

На лице Юлия появилась усмешка:

– Даже несмотря на то, чего тебе это будет стоить?

– Мне это ничего не будет стоить. Когда я с ней, я уверена, что всё верно.

– Правильно, верно… Ты эти слова используешь как оправдания, только вот… не оправдания это, а яд. – Серый Кардинал пожал плечами, показывая, что ему, в сущности, всё равно.

– Ну, не могут же все вокруг тебя исполнять лживые роли, хоть кто-то должен быть таким, какой он есть, – пробасил в моё оправдание Наркоман.

– Да, но дело в том, что Кнопка и так исполняет роль, которая ей самой противна. Сохранять осколки прошедшего счастья, пусть даже ценой несчастливого настоящего – глупая затея. Делать что-то в ущерб самому себе – что может быть приятнее и больнее? Игра для настоящих мазохистов. А на счет тех, кто не играет роли, – Юлий выразительно усмехнулся. – Так мне хватает и тебя.

Наркоман покачал головой, устало вздохнув:

– Чем же ущерб самому себе может быть приятным?

– Щекочет самолюбие. Ты разве не чувствуешь? – Юлий снова усадил Сатиру к себе на колени, словно послушную тряпичную куклу: – Возможность пожертвовать чем-то своим ради того, чтобы они думали, что ты им помогаешь. Это эгоистичное общество. Мерзкое стадо.

– Ты просто ненавидишь людей, – Наркоман лёг на пол, закинув руки за голову. Судя по тому, как часто он повторял этот жест, это было его любимым положением – просто лежать на спине, подложив ладони под голову.