Порожденная иллюзией (ЛП)

А выяснив, кто похитил меня, сделаю первый шаг для защиты матери.

Молчание. Я смотрю в черные глаза Коула.

– Мы можем начать завтра, – предлагает он.

У меня перехватывает горло, и я отворачиваюсь. Чувствует ли он сейчас мои эмоции? Знает ли, как я благодарна? Как он мне нравится? Я краснею. Мне точно нужны уроки. Хочу научиться устанавливать стену, как Коул.

Я отнимаю руку, пытаясь прийти в себя. Что-то во мне, многие годы крепко запертое, наконец вырывается на свободу.

– А сколько тебе было во время обучения? То есть, когда ты узнал, что не такой как все?

Губы Коула вздрагивают.

– Я просто проводник, поэтому лишь рядом с другим экстрасенсом со мной происходили паранормальные инциденты. В детстве подобное случалось очень редко, и, так как я не мог описать произошедшее, родители ничего не знали. А потом меня отослали в школу-интернат. К счастью или нет, но один из учителей оказался экстрасенсом. Меня обучили во время войны, а в прошлом году я официально стал членом Общества.

Я хмурюсь и уже думаю наперед.

– Мне как-то не приходило в голову, но такая способность весьма полезна во время войны. И весьма опасна, если экстрасенс склонен к дурному.

У Коула дергается щека.

– Это один из споров в Обществе и одна из причин, почему я так неохотно делился с тобой сведениями о нас.

Я понимаю намек:

– Значит, в Обществе есть те…

– Кому мы не доверяем. Верно. Я не соврал, сообщив, что приехал сюда искать экстрасенсов, но меня послали в США не только поэтому.

Я замираю:

– И зачем же еще?

Коул поджимает губы:

– Несколько руководителей Общества посчитали, что я в опасности из-за моей способности чувствовать других экстрасенсов. Мол, узнав, что я проводник, кто-то может использовать меня в дурных целях.

От тревоги мой пульс ускоряется.

– Значит, ты рискуешь?

Коул пожимает плечами:

– Понятия не имею, но то, что мое местонахождение больше не секрет, дает основания для беспокойства. Мой близкий друг из Общества прислал письмо, но я куда-то его засунул, так и не успев прочитать.

Мое сердце замирает. То письмо. Встретив Гудини в магазине магии, я совершенно забыла о конверте. Он все еще лежит в моем пальто. Щеки заливаются краской стыда. Что, если из-за меня Коул в опасности? Придется все рассказать.

Я сглатываю:

– Коул, я…

Но продолжить не успеваю. Открывается дверь, и на кухню входят мама с Жаком.

– Давай встретимся завтра и начнем твое обучение? – предлагает Коул.

Я поспешно киваю. Прекрасно. Так я сумею вернуть письмо и извиниться за кражу.

– О, дорогая, ты не спишь. Как ты себя чувствуешь?

Мать подходит и целует меня в щеку.

– Я в порядке, спасибо, что спросила, – отвечаю прохладно. Меня все еще гложет обида, что меня бросили. Судя по приподнятой брови, мама замечает мое недовольство.

– Чудесно, – отвечает она, передавая мне пакет. – На обратном пути я купила тебе сэндвичей. – Мадам бросает взгляд на Коула: – Спасибо, что проведал ее. Мне пришлось уйти. – А затем красноречиво смотрит на меня.

Коул встает:

– Мне пора. Анна, увидимся завтра. – Кивнув на прощанье, он уходит.

Я вытаскиваю сэндвич из пакета, разворачиваю вощеную бумагу, глубоко и с удовольствием вдыхаю запах и жадно откусываю. Один бог знает, как давно я не ела.

Жак откашливается:

– Мы с твоей мамой очень за тебя переживали.

Мне хочется рассмеяться, но еда занимает все мое внимание. Куриный салат с ржаным хлебом еще никогда не казался таким вкусным.

– Как прошло представление? – спрашиваю с набитым ртом.

– Идеально, дорогая, совершенно идеально.

Мама наполняет два бокала джином и протягивает один Жаку.

– Признаюсь, все прошло лучше, чем я ожидал, – сообщает тот. – Сначала все держалось на волоске.

– Я знала, что он справится. – Слова срываются с уст матери будто аккуратные маленькие камешки.

Я с подозрением поднимаю взгляд: ее глаза блестят. Она умирает от желания сказать мне что-то, но не хочет делать этого в открытую. Сердце уходит в пятки, и я, прихрамывая, подхожу к мусорному ведру и выкидываю остаток сэндвича. Аппетит пропал.

Я поворачиваюсь лицом к Жаку и маме.

– Кто справился? – спрашиваю ровно.

Кроме того, чтобы быть начеку, еще одно важное правило жизни с моей родительницей: не дать ей понять, что она меня обижает.

– Оуэн! – восклицает мама, не в силах больше сдерживаться.

– Оуэн? – Я на ощупь нахожу стул и со стуком сажусь.

– Кто-то поминает мое имя всуе?

Легок на помине. Я слышу, как за ним захлопывается входная дверь.

– Вот моя девочка! – Он падает передо мной на колени и преподносит розу. – Я пришел бы раньше, но не хотел являться с пустыми руками. Только не после того, как позволил им тебя похитить. – Затем кладет голову мне на колени, все еще протягивая розу. – Я никогда себя не прощу, но питаю надежду, что ты когда-нибудь простишь. Мне так жаль…

На секунду я теряю дар речи, но все же беру розу и стучу по макушке паяца костяшками пальцев.

– Мне прощать нечего, дурачок. Все произошло так быстро… – Я с трудом сглатываю и отбрасываю воспоминание прочь. – А теперь вставай, это смешно.

– Благодарю, – говорит Оуэн, подскакивая, словно игрушка-попрыгунчик. – Колени меня убивают.