Порт-Артур (Том 2)

- Едем! - решительно подхватил Стессель его под руку.

- Да куда ты меня тащишь? Позволь хоть попрощаться с моим новым приятелем. Люблю его, как сына. Заметь - это лучший артиллерист в Артуре! И Никитин облобызался с Борейко.

- Подавай! - нетерпеливо махнул рукой кучеру Стессель, но Никитин уперся.

- Хочешь, я тебя свезу в одно тепленькое местечко? - предложил он, хитро улыбаясь. - Девочки там - пальчики оближешь!

Стессель свирепо молчал и продолжал вести Никитина к экипажу.

- Нет, постой! - вырвался последний. - Да ты не бойся, я твоей мегере ничего не скажу! Ведь все знают, что ты сидишь у ней под башмаком и она бьет тебя туфлей по голове. - Никитин громко захохотал. Окончательно выведенный из себя, Стессель втолкнул своего друга в экипаж и приказал трогать.

- Смирно! - скомандовал вслед уезжающему начальству Борейко, отдавая честь. - За этакое генеральское представление, - обернулся он к Звонареву, не жалко и полсотни заплатить. Разойтись!

Солдаты бросились в разные стороны. Блохин тут же прошелся колесом и к вящему удовольствию всех повторил свой нехитрый трюк со Стесселем.

- Воображаю, как попадет Никитину за сегодняшнее! - заметил Звонарев.

- У него хоть в пьяном виде мозги начинают шевелиться по-человечески, а у Стесселя они уже окончательно и бесповоротно застыли на месте.

Жизнь на Залитерной шла своим чередом. Звонарев то конструировал "артурский пулемет", то придумывал, как пропустить электрический ток в проволочные заграждения, то принимался за проектирование воздушного шара, на котором Борейко должен был подняться на высоту тысячи футов с целью обнаружения осадных батарей. Докладные записки с Залитерной градом сыпались в Управление артиллерии, где их аккуратно подшивали в папки.

Поручик каждый вечер отправлялся в "экономку" и возвращался поздно ночью.

Звонарев часто встречался с Варей, приносившей обеды. Девушка все прочнее входила в жизнь прапорщика - заботилась о его питании, белье, следила за порядком в блиндаже, разносила денщика за грязь и неаккуратность. Между ними установились хорошие, дружеские отношения. Варя не очень командовала, а Звонарев избегал дразнить ее.

Солдаты тоже привыкли к Варе и звали ее "нашей сестрицей" и "прапорщиковой барышней". Один Блохин непочтительно величал ее просто Варькой, но при встречах тоже был вежлив.

Пользуясь отсутствием офицеров на батарее, солдаты вечерами собирались у костров и слушали Ярцева. Последний с необычайным воодушевлением и подъемом торжественным речитативом декламировал "Полтаву" и "Руслана и Людмилу", вызывая бурные восторги своих слушателей. Чеканный стих пушкинских произведений зачаровывал всех звучностью и красотой. Лежа на земле, лицом к огню, солдаты восторженными восклицаниями выражали свои чувства Даже Блохин, сначала было забраковавший "Руслана и Людмилу", теперь, переваливаясь с боку на бок и лениво почесываясь, удивленнорадостными восклицаниями приветствовал особенно понравившиеся ему места.

- Сказка эта так сама на песню и просится, - мечтательно произнес Белоногов. - Вот бы хором спеть было хорошо.

- Подожди, дальше еще лучше будет, - улыбаясь счастливой улыбкой, отвечал Ярцев и переходил к "Полтаве", за которой следовал "Медный всадник".

"Евгений Онегин" имел меньший успех.

- Про господ оно, нас мало касаемо, - зевал Блохин, - ты бы, сказочник, лучше про попа Балду сбрехнул.

Проходя как-то мимо Ярцева, Борейко поинтересовался, что он читает.

- И нравится? - справился он.

- Раззявя рты слухают, вашбродие.

Поручик хмыкнул носом.

- Некрасова поэта знаешь?

- Малость слышал, но по-настоящему не видел.

Борейко достал однотомник сочинений Некрасова и в один из вечеров, присев к солдатскому костру, прочитал на выбор несколько отрывков. Когда он кончил, солдаты продолжали некоторое время сидеть молча.

- Не понравилось, что ли? - спросил поручик.

- Какое не понравилось! - отозвался Блохин. - Да разве разрешается про такое писать? - недоверчиво спросил он.

- Ты думаешь - запрещенное? - усмехнулся Борейко и, раскрыв первую страницу, показал:

- Читай, коль грамотен: "Разрешается цензурой"

- Чудно даже, чтобы про господ так писать, - все еще сомневался солдат.

С этого вечера Некрасов стал любимым поэтом. Чтецом выступал сам взводный Родионов. Низким, рокочущим басом он неторопливо читал "Кому на Руси жить хорошо", "Орина, мать солдатская" и другие поэмы. Блохин располагался рядом и пристально глядел ему в лицо, повторяя следом за фейерверкером отдельные фразы. Один Ярцев по-прежнему предпочитал Пушкина и, устроившись в отдалении, умиляясь втихомолку, читал на память целые главы из "Евгения Онегина".

Иногда завязывались общие разговоры. Излюбленными темами были: скоро ли кончится война и что после нее будет.

- Без бунта дело, братцы, не обойдется, - заявил однажды Блохин. - Как до дому доберемся - помещицкую землю промеж себя поделим, а попервах всех генералов да офицеров побьем.

- Что ж, ты и Медведя убьешь? - иронически спросил Родионов.

- Зачем? Он у нас за главного будет.

- Так ведь он офицер.

- Душа в нем солдатская, нашего брата нутром чует.