Порт–Артур. Воспоминания участников.

Раненые всё приходили, и их приносили десятками из окрестных частей и нашей 7–й роты. Подошли и другие врачи, но мы едва успевали отправлять одних, как приносили новых.

На утро, когда взошло солнце, с окрестных батарей и укреплений увидели следующую картину. Далеко вниз под фортом № 3 лежал в серой шинели и черной папахе поручик Тапсашар. Он держал в правой вытянутой руке обнаженную шашку, направленную острием в сторону неприятеля. Вокруг него венком лежало около 60 трупов матросов, юношей последнего призыва, которых он инструктировал сам и сам же повел их в первый и последний славный бой.

Картину эту с фортов наблюдали почти без изменений несколько дней и после отбития октябрьского штурма. Но потом, одной ночью, тело поручика Тапсашара исчезло. Матросы же, павшие около него, оставались по–прежнему на месте брани.

В ноябре на линии обороны впереди штаба генерала Горбатовского состоялось перемирие на несколько часов для уборки раненых. Наши офицеры заметили, что японцы тщательно ищут среди трупов кого–то. После вопросов оказалось, что они ищут тело какого–то большого самурая. Поиски японцев были тщетны; тогда они объяснили, что тот, кого они ищут, руководил дневным штурмом Курганной батареи, предпринятым недавно ими. Командир Курганной объяснил, что все трупы японцев, проникших на его батарею, были похоронены в общей могиле за батареей. Присутствовавший же на церемонии перемирия начальник этого боевого участка поручик Карамышев рассказал японцам, что снял с убитого на батарее офицера особенную саблю и приказал принести ее.

Когда японские парламентеры увидели саблю, на которой были какие–то надписи, все стали низко, в пояс, ей кланяться, и, шипя, втягивать в себя воздух (знак особого почтения).

Тронутый этой сценой Карамышев великодушно возвратил японцам снятую им с убитого самурая саблю. Тело же этого самурая, опознанное ими по этой сабле, как выяснилось из разговоров участников атаки, было зарыто в братскую могилу около Курганной, вместе со всеми сопровождавшими его храбрецами.

Атака эта была особенной. Японцы внезапно, среди бела дня, ворвались бешенным натиском на Курганную. Русские в этот момент обедали. Обедавшие, «чуть не с ложками» (выражение очевидца) бросились в штыки и перекололи всех. Старший из японцев, полковник генерального штаба, на хорошем русском языке сказал командиру Курганной, подарившему японцам саблю самурая, что по окончании войны, если он сделает честь японцам посетить их страну, двери всех японских домов будут перед ним гостеприимно открыты.

Недавно скончавшийся в Париже полковник Яфимович (георгиевский кавалер и бывший полицеймейстер императорского Александрийского театра) состоял (тогда еще подпоручиком) в составе гарнизона Курганной. Он присутствовал при процедуре перемирия и был свидетелем почестей, возданных японцами сабле самурая.

Когда перемирие окончилось, вновь началась стрельба с обоих сторон. Взаимокалечение и взаимное убийство случайных, неведомых жертв с обеих сторон, без перерыва тянувшееся уже шесть месяцев, вошло опять в норму.

Главный штурм в ноябре японская армия совершала на западном фронте, на гору Высокую, поэтому на восточном возможны были нежности, вроде уборки раненых.

На следующий день после перемирия в тот же час и в том же месте, как накануне, опять из японского окопа неожиданно показался белый флаг и заиграл горнист. Вскоре то же сделано было и с нашей стороны.

Когда стихла стрельба на участке и парламентеры встретились, японцы вручили русским в подарок несколько корзин с яствами и напитками. После этого вдали из японского окопа вышло несколько японских солдат. Они подняли на плечи какой–то ящик и поднесли его к месту встречи парламентеров. Японцы объяснили русским, что это тело русского офицера, выбившего два батальона японцев из окопов под самым гласисом форта в средине октября. Об этом подвиге русского было донесено микадо. В воздаяние за саблю самурая, им возвращенную, они теперь возвращают тело этого храбреца.

…После запросов и переговоров, мы с Лютинским в темноте снесли труп Тапсашара в овраг, где стояла телега, уложили на доски, прикрыли рогожей. Возница дернул вожжи, вскоре выехали на шоссе. Лютинский вернулся на пункт, я же решил проводить покойника до поворотной скалы. Ни души кругом не было видно. Стояла темная ночь.

Не прекращающаяся ни на минуту стрельба из орудий и ружей с обеих сторон была последним ночным салютом в честь покойника–храбреца, нашего друга.

Минут через пять, в полной тьме я остановился и произнес традиционное у караимов: «Аллах, рахмет эт–сын!» Господь да помилует! — и повернул назад.

Через сутки я сменился и к 8 час. утра подъезжал к Морскому госпиталю на своем коне–иноходце. Дорога уже обстреливалась неприятелем шрапнелью. Вижу, мне навстречу со стороны Ляотешанского шоссе идет небольшая команда 12–й роты Квантунского экипажа, во главе которой шел ее командир, старый уже, капитан–стрелок Змеицын с длинной седеющей бородой.