Порт–Артур. Воспоминания участников.

26 января офицер эскадренного броненосца «Победа» был в течение дня по делам службы в городе. Возвратившись на корабль, за обедом, он рассказал кают–компании следующее, чему он сам был свидетелем:

Адмирал Алексеев, проезжая мимо почты, увидел большой хвост офицеров, чиновников и других лиц, спешивших отправить в Россию деньги. Он остановил свой фаэтон, вошел в почтовую контору и стал всех уверять, что нет никакой надобности в этом, так как никакой опасности в смысле войны не предвидится (Из письма ко мне кап. 2 р. Винстэдта, плававшего в те дни инженер–механиком на эскадренном броненосце «Победа», — от 21 марта 1948 года. Париж.).

Государь войны не желает, значит войны не будет. Таково было мнение многих в те времена. В авторитет высочайшей воли верили все от наместника государя и его министров до дипломатического стряпчего, посвященного в тайны переговоров.

Мы знаем теперь, что войны бывают не только тогда, когда одна сторона ее не желает, но и тогда, когда обе стороны ее не желают.

Теперь всем известно, что Япония тоже не желала этой войны и очень ее боялась. Имела к тому много оснований. А война всё же началась, и только по случайному недоразумению. И как окончилась? И чего стоила России?! И в какие авантюры завела потом и самое зазнавшуюся Японию?! И чем эти авантюры для нее окончились?! Для чего существуют на свете дипломаты?

Около десяти часов вечера мой товарищ, уезжавший на Ялу, ушел, и я поспешил на миноносец, чтобы на утро со всей эскадрой выйти в море «в неизвестном направлении».

— Дазидания, капитана, — проводил меня мой слуга, высокий стройный молодой маньчжур Нау–Ли, тихий, спокойный, но всегда с достоинством державшийся. Его предлинная черная коса очень удивляла моих гостей.

Конечно, ни моему товарищу, уезжавшему на Ялу со своим полком, и никому из сослуживцев офицеров я не рассказывал доверенной мне дипломатической тайны о телеграмме. Я никому не сообщил ее и потом, когда война началась, и после войны, когда в течение десяти лет служил в морском министерстве. Я не сообщал этой тайны не только из корректности в отношении Мулюкина, но и потому, что до окончания войны я не отдавал еще себе отчета в важности этой телеграммы для судеб России и всего мира.

Когда же, став официальным историком русско–японской войны, я пересмотрел много самых секретных документов, относящихся к этой войне, в архивах Генеральных Штабов флота и армии и нигде не нашел упоминания об этом, я понял, что этот факт либо прошел незамеченным, либо был замят.

Последующие грандиозные исторические события моей долгой жизни убеждают меня в огромной важности для судеб человечества этой запоздавшей телеграммы. Активных участников этого почти не осталось. Думаю, что, как урок для будущего, будет лучше, если память об этой ничтожной причине великих событий, и событий печальных, останется в назидание потомству.

В романе «Порт–Артур», выпущенном советской властью, говорится о какой–то утаенной якобы наместником телеграмме. Во всяком случае, наместник не утаил ее.

Морской врач

Я. И. Кефели

НА «НОВИКЕ» 26 ЯНВАРЯ 1904 ГОДА

В ночь предательского нападения японских миноносцев на нашу эскадру «Новик» стоял на якоре на внешнем рейде, когда неожиданно, около 11 час. вечера, тишину морозной ночи нарушил грохот артиллерийского огня. Всё на корабле пришло в движение по расписанию боевой тревоги. Ясно стало, что неприятель атаковал нашу эскадру. Как теперь помню приказание командира: «Стеньговой флаг поднять!» (у нас была одна мачта) и почти одновременно сигнал адмирала: «Новику» приготовиться к походу». Во исполнение сигнала мы быстро снялись с якоря и вышли из линии расположения нашей эскадры, взяв курс на Вейхавей, вблизи которого предполагалось главное расположение атакующего врага. На короткое время канонада несколько стихла, но вскоре возобновилась в тылу у нас с неменьшей силой, Не найдя неприятеля, мы с рассветом вернулись на рейд и стали на якорь по диспозиции.

Утомленный событиями ночи, я пошел в мою каюту, не раздеваясь лег на койку и заснул крепким сном. Обыкновенно легко просыпаясь, я на этот раз с трудом мог проснуться, когда через короткое время пришел меня будить командирский вестовой, передавший мне приказание командира явиться к нему. Командир быстро ходил по своей каюте в весьма приподнятом настроении. При моем появлении он только произнес: «Положение серьезно, но мы посмотрим и еще как посмотрим!» Последние слова были произнесены с особой решимостью. Какой–то тяжелый гнет обиды и огорчения нашел на меня. Чистосердечность командира меня тронула и вызвала во мне восторг перед ним. Он сразу сделался особенно близким, и я невольно повторил его слова: «И еще как посмотрим, Николай Оттович». Но вот доклад с вахты: