Портативное бессмертие

К трем часам я и Жан пробрались в Palais de Justice . Был «серый» день, в уголовном суде слушались банальные дела. Только один, маленький, юркий, с развратными прыщами от носа до затылка, обвинялся в убийстве (любовницы). Он отрицал свою причастность (сама застрелилась). «Я требую голову этого монстра», – заявил прокурор уверенно. «Готово, начинай», – приказал Жан. Вот подсудимый вскочил, он рвет на груди рубаху. «А, а, а, – плачет и, руками обняв голову, стучит ею об доску трибуны. – Что я наделал!» Вдруг поднимает лицо, улыбается. Оглядывает всех и смеется. Полицейские, стоящие по бокам, начинают тоже улыбаться. Смеются адвокаты, сторожа, присяжные. Судьи сдерживались дольше других, но наконец и они сдались: вот уже весь зал ликует и теснится вокруг обвиняемого. Куда девались его прыщи, похоть, вороватость, пронырливая, угрюмая озабоченность и жестокость… Кровь отхлынула, очистилась кожа. Лицо это прозрачно, безмерно печально и блаженно в святости своей. «Конечно – я убил! О, если бы смертью я мог искупить вину! Братья, а ведь я был… уверяю, теперь непонятно! Что случилось со мною и когда именно. Что-то оборвалось. Медленно и нелепо. А между тем сейчас я снова чувствую необъятные силы. Постойте, дайте вспомнить…» – «Сын мой, – перебил его председатель, тоже сразу помолодевший (глаза его мудро и любовно обвели присутствующих). – Стоит ли теперь говорить о прошлом, когда впереди еще уйма работы! – легко взбежав к подсудимому на возвышение, он обнял его, облобызал и, так держа, повел за собою; у порога обернулся: – Друзья, вы тут устройте все без меня. Признаться, мне не терпится, времени так мало». – «Стойте, стойте! – крикнул прокурор. – Возлюбленные, о, если бы вы только знали…» Но его не слушали, устремились к выходу: присяжные, судьи, адвокаты, репортеры, дамы, перебивая друг друга, ликуя и взывая. Свидетель защиты, лысый, бритый холостяк, держа за фалды отставшего секретаря, молитвенно поверял ему тайну, а тот, жалостливо хмурясь, гладил его по плечу и клялся: «О, это поправимо. Я знаю, радуйтесь».

Под вечер мы шли мимо полицейского участка. Из окон подвала, забранных деревянными щитами, донесся свертывающий кровь стон изувеченного узника. «Сюда, Жан», – потребовал я. Стражи в форме городовых и с лицами ангелов распахнули перед нами двери, отомкнули замки. Целебным ветром дохнуло в подземелье. «Пить, – простонал арестованный. – Раны горят». Он лежал в углу на рваном мешке (пол каменный, запятнанный кровью, со следами многочисленных отпечатков уродливых подошв). «Сейчас», – нежно склонился к нему Жан. Вот избитый, до сих пор только ерзавший на спине, встает, легко передвигается по камере. Вдруг он хватает себя за голову, удивленно озирается. «Нет, это невозможно!» – говорит, проникновенно улыбается: озаряет все. Сторожа падают на колена, в скорби тянутся к нему, ищут, обнимают, кланяются до земли, заливаясь слезами. Потом отечески берут на руки, несут, осторожно переставляя свои чудовищные сапоги. На лестнице один покачнулся, внезапно воспрянув, словно встав на цыпочки. Он икнул и одеревенело, бревном покатился. «Посмотри, – кивнул я Жану, указуя на нимб вокруг головы покойника. – Надо полагать, он уже в раю». Но Жан грозно, почти угрожающе закричал: «Имей в виду, что у тебя слишком большой процент осложнений. Учись индивидуализировать дозы. Сердце не привыкло к любви, особенно полицейское».

Вечером мы наведались в кафе, где играют в карты, кости, биллиард, жадно колупают в носу, грызут ногти и курят. Там в закупоренном подвале, рядом с уборною, тянулся бесконечный бридж, меж разноплеменным людом всех возрастов (но с одинаково грустными, грязными, изможденными лицами: у каждого в прошлом осталась длинная, отыгранная масть, на которую нет уже перехода). Оттуда неслось: «Как, у вас голая дама на руках, и вы ждете. Режьте, режьте скорее». – «Атакуйте, – бодро приглашал старческий голос. – Мертвый, мертвый ходит». Я сказал Жану: «Вот режут голых дам, а мертвые ходят. Спустимся». И старцы поднялись в смятении. Посыпав головы пеплом папирос, проясненно всхлипывая, они устремились прочь, подвижные, как юноши, голосисто распевая гимны.