Волна есть ключ к одной из тайн Вселенной. Математика, физика, геометрия необходимы для истолкования Священного Писания. При помощи наших чувств, интуиции, здравого смысла нельзя понять даже доли реального. Да, волна, – восторженно повторил Бруно, – волна образуется благодаря вибрации частиц, без перемещения среды. Морская волна быстро перебегает от Мексиканского залива на север; но воды Гольфстрима медленно движутся туда же. Бросьте скорлупу в океан: волна через минуту ударит о берег, а скорлупа останется еще долго почти на том же месте. Волна, ты здесь и не здесь, ты там и не там. Неслиянна и нераздельна со средою.
– Действительно, – обрадовался почему-то Конрад, – это верно.
Фома и медвежонок весело загоготали.
– Люди постоянно говорят о круге и центре круга, ставят туда Бога, или себя, или даже солнце. Эту ошибку древних, не знавших высшей математики, повторяют до сих пор. А между тем основной геометрической фигурой нашего космоса является эллипс, имеющий два центра. И белокурое дитя на песке нашло уже взаимоотношение этих двух разных центров к окружности. Имеющий уши да слышит. В мире действительного нет круга с одним центром. Тайна – в эллипсе. И когда вы дойдете до спирали, помните: это тоже система эллипсов. Отрекитесь от круга и одного центра, – наставлял Бруно.
– Очень интересно, – похвалил Конрад, расправляя онемевшие члены, но не решаясь встать. – Я полагаю, что пора ознакомить цивилизованный мир с учением Мы. Грех ограничиться пределами одной общины.
– Да, Мы хотел бы встретиться с образованными и духовно живыми людьми, – кротко согласился Бруно. – Мы должен уйти отсюда хотя бы на время.
– Вот-вот, – подхватил Конрад, озираясь и понижая голос, – я помогу Мы попасть в большой город. Янина, конечно, поедет с нами. – Янина с ужасом и удивлением взглянула на говорившего: ей казалось одинаково героическим и преступным такое грубое вмешательство. Она вдруг сообразила, что все это время Конрад не только наслаждался беседою, но еще упорно преследовал свою цель. Между тем тот продолжал заговорщицки: – В культурных кругах, или, скажем, эллипсах, постоянно спорят о сущности личности. Там ежевечерне собираются умные люди. Мы сможет выступать в университетах, по радио или телевидению. Люди жаждут откровения теперь больше, чем когда бы то ни было. Учение Мы распространится с молниеносной быстротой на пяти континентах, а может быть, и дальше; больше: есть слух, что за нашей Землей следят межпланетные посетители, и кто знает, может, они еще больше нуждаются в новом истолковании действительности. Надо спешить, – уверял Конрад, и голос его (чудилось Янине) был до неприличия вкрадчив, убедителен.
Чувствуя себя уже победителем, он вдруг протянул руку и ласково ущипнул девушку за ягодицу и сразу понял, что этого не следовало делать. Мы, с ужасом вытянувшись вперед, словно остолбенел:
– А-ахх! – вырвалось у него, и он сполз на землю, стих. Грузный, вздутый, он лежал под луною, как ночью в зоологическом саду отдыхают носороги, бегемоты или другие, выпирающие из места и времени допотопные существа.
– Что случилось? Что я сделал? – вопрошал испуганный Конрад.
– Ты не должен меня так трогать, – объяснила Янина. – Ты не должен на меня даже так смотреть в его присутствии. – Она заплакала.
– Я больше не буду, – растерянно шептал он и, склонившись к Бруно, с достоинством произнес: – Мне бы хотелось еще слушать Мы.
– Не надо. В другой раз, – грустно ответил Бруно, поднимаясь. – Если Янина согласна, Мы поедет с вами в город.
Конраду полагалось бы обрадоваться успешному завершению переговоров, однако он испытывал чувство раздражения, недовольства собою; с досадой взглянул на Ипату, погнавшуюся вдруг за расходившимся Фомой и давшую ему звонкого шлепка.
– Нам пора, – твердо позвала она. – Конрад, нам пора домой.
– Хорошо, – покорно отозвался тот, вставая. – Только как мы теперь будем встречаться? – взмолился он искренне. – Я без Мы не смогу больше жить. Прости меня! – он поклонился в ноги жене. – Я должен их всех видеть.
– Приходите каждое воскресенье после службы, – уверенно произнес Бруно. – Вас пустят.
Ипата утвердительно кивнула большой головой с восковым, нежно светящимся, как во сне, лицом. Конраду хотелось прикоснуться к Янине перед разлукою, но та, словно почувствовав это, отошла подальше в сени (стукнув на пороге подкованным низким каблучком).
Фома уцепился за руку отца, и тот сразу точно попал в полосу покоя, довольства, счастья. Они шли назад другой дорогой, и Конрад старался отметить и запомнить топографию местности. Луна, уже описав свою кривую, опять опускалась за рощу, и цвет ее из бледно-воскового внезапно принял оттенок фиолетово-медный, обиженный, зловещий; вскоре она совсем исчезла: стало темно, буднично и сыро. Так на следующий день после закрытия Международной выставки прохожий, случайно попавший на опустевшую площадку, где недавно красовался шведский павильон, не может поверить, что еще давеча здесь взвивался яркий фейерверк, шумела блестящая толпа иностранцев и завязывались веселые знакомства.