Портативное бессмертие (сборник)

– Поделим, что дают, – настаивали Клим и Нунций. Их лица смешным образом дополняли друг друга: у Нунция была круглая рожа с фасолью носа, так что он казался совершенно лишенным профиля, лицо же Клима, тонкое, узкое, сухое, наоборот, оживало только в профиль.

– Сегодня здесь, а завтра там, ведь наша жизнь двойная шутка, – гремел бас Султана.

– Давай кончай канитель! – раздавались нетерпеливые голоса.

Корней пытался спорить, но вдруг заметил, что ему нечего сказать, да и неохота. Так решилась судьба Мы. Янина, не умевшая шутить, тотчас же приблизилась к Бруно и положила руку на его пухлое плечо, словно ставя точку. Друзья немедленно разошлись по своим комнатам, без дальнейших шумных тостов и обычных шуток.

За ночь выпал снег, и работники санитарного отдела в спешном порядке чистили улицы, посыпали солью мостовые, стуча моторами, лопатами, сапогами. К десяти часам стало ясно, что это все зря: теплый туман опустился с неба и самостоятельно пожрал выпавший снег. Но там, где работники успели убрать огромные сугробы, образовались желтые горы льда, которые было невозможно разбить и вывезти. Пользуясь этой переменой в погоде, горожане побежали за последними подарками в разукрашенные елками магазины, чихая и кашляя.

Именно в это утро Бруно вышел впервые из заточения, точно на казнь. Корней и Янина вели его, каждый за руку. Они уселись в сильно помятый, но величественный «линкольн». После получасового кружения остановились на углу тихого, все еще запорошенного снегом бульвара в виду особняка Ральфа, дожидаясь условного знака: в окне второго этажа должна была вспыхнуть электрическими свечами маленькая елка. Сид и Султан держали заряженные охотничьи ружья: Корней никогда не прибегал к помощи револьвера, на который требовалось особое разрешение.

– Что будет с Мы? – спросил вдруг Бруно, и душа Корнея дрогнула, как бывало в детстве, когда замычит обреченный на убой теленок.

– Мы все выполняем свой долг, – счел он нужным ответить. Янина предательски погладила юношу по плечу.

Они вышли из лимузина и поплелись к заднему крыльцу особняка вдоль зимнего поредевшего парка, ветер швырнул в лицо мокрую крупу; впечатление было – точно плевок! Меж кустами вдали мелькнул хам в кожаной куртке и с большими садовыми ножницами, Корней знал, что все это место охранялось верными псами Ральфа.

– Мы ничего не видит, – сказал Бруно. Очки запотели, и он попробовал освободить руки.

– В свое время Мы увидит свет, – успокоил его Корней, волоча маленький, но тяжелый чемодан Бруно.

Янина с большим животом, заметным даже под теплым пальто, гордо и жестоко выступала рядом: ее бледно-желтое лицо напоминало теперь по краскам сестру Ипату.

Что-то знакомое почудилось Корнею в этом шествии. Бруно остановился, нерешительно оглядываясь. Солнца не было видно, низко над городом трепетал сноп бледно-оранжевых струн: казалось, вот-вот раздастся соответствующий звук в басовом ключе. И действительно, низко летевший тяжелый самолет испустил какой-то торжественный гул. Вдруг Бруно тихо сказал:

– Когда Авраам водил Мы на заклание, не было снега.

– Когда это было? – вырвалось у Корнея, но ответила Янина, изучавшая Библию под руководством слепого отца:

– «Он сказал: вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения? Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца для всесожжения, сын мой».

– Мы опять приносится в жертву, – не то спросил, не то заявил Бруно.

– Мы помнит ангела на рее, игравшего на дудочке? – осведомился Корней. – Отрока со вздернутым носом и застенчивой улыбкой?

Бруно весь просиял под темными очками. Челюсти Корнея свела судорога, еще минута, и он бы всхлипнул. Но Янина, прямолинейная и без особого чувства юмора, упорно продолжала:

– «И возвел Авраам очи свои и увидел: вот позади овен, запутавшийся в чаще рогами своими. Авраам взял овна и принес его во всесожжение вместо сына своего». Овна принес в жертву, – многозначительно повторила женщина, – а сына твоего я вынесу под сердцем.

– Мне всегда было жалко этого нелепого овна, так некстати запутавшегося рогами в чаще, – смущенно признался Корней (в течение беседы он ни на минуту не упускал из виду окна, в котором должен был зажечься свет).

– Очень даже кстати подвернулся баран! – вызывающе возразила Янина. – Очень даже кстати!

Характер ее от городских похождений или беременности явно портился; с некоторых пор она как будто начала раздражать Корнея своей бестактностью (часто даже просто интонацией).

Бруно, молчавший под своей крылаткой и бурой шалью, неожиданно произнес:

– Похули Бога и умри.

– Кто это сказал? – встрепенулся Корней, задетый за живое.

– Жена Иова, первая Ксантиппа, – добродушно осклабился Бруно. – А Бог все-таки белее снега убелит все это.

– Вот стерва! – невольно вырвалось у Корнея.

– Стерва не она, а мужики, что тянутся к сладкой малине, – вульгарно заявила Янина.