Портмоне из элефанта : сборник

— А вот ты знаешь, например, как возникло русское название «зверобой»? — спросил как-то Ванька Дохлика после того, как рассказал ему о витаминном наполнении брюквы, пастушьей сумки и мятлицы. Он опустил глаза в атлас и прочел: — «Давно замечено, что от зверобоя могут заболеть домашние животные, причем болеют только животные бело-пятнистые или белые». — Мальчик тревожно посмотрел на Дохлика, исследуя его на цвет, и по результату исследования довольно произнес: — Ты у нас хоть и пятнистый, зато не белый. Это хорошо!.. «Чаще всего страдают лошади и овцы…» — теперь Ванька радостно улыбнулся и снова сообщил кабану приятную новость: — Ты у нас не лошадь и, тем более, не овца. Это тоже отлично, Дохлик.

Дохлик удовлетворенно хрюкнул и интенсивно почесал голову о бревно. Ванька продолжил чтение:

— «…заболевание проявляется в форме острого воспаления белых участков кожи, на этих местах возможен сильный зуд, отеки и язвы…»

Он отложил книгу, открыл дверку в свиной закуток и приблизился к Дохлику. Тот продолжал спокойно вкушать научные познания, привалившись к стене.

— Ну-ка… — Обеими руками Ванька обхватил Дохликову голову и развернул к себе щекой, той самой, что терлась о бревно. Следов язв, как и отека, он не обнаружил.

Ванька вернулся на место, вытер унавоженные ноги о наклонный куриный шест и выдал очередную порцию знаний:

— «Содержащийся в траве зверобоя пигмент гиперицин делает особо чувствительными к солнечному свету непигментированные участки кожи…» Ну, здесь у нас порядок, — он на полном серьезе кивнул в сторону маленького прямоугольного амбарного оконца. — Я имею в виду — с солнечным светом, с этим точно не обгорим…

Дохлик снова согласно хрюкнул и, потеряв равновесие, завалился на бок. Ванька захохотал:

— Ну ты неуклюжий, Дохлик. А помнишь, как мы тебя в одеялке привезли, вот таку-у-усенького. — Он свел большие пальцы рук и до отказа раздвинул указательные…

Внезапно Ванька замер на месте с открытым ртом — на том самом месте, где сложилось это длинное «у-у-у-у». Он вдруг отчетливо осознал, что за все это время ни разу не заикнулся. И «у-у-у-у» это было не заикательным, а его собственным, по желанию. Он закрыл глаза и постарался мысленно воспроизвести весь последний час, что он пробыл здесь, в амбаре, с Дохликом. Нет, точно! Ни разу! Ни разу!! Ни разу вообще!!!

Днем это обнаружила мать и спросила только:

— Ты это специально, что ли, заикать-то перестал, или как? — Ванька обнял свою замороченную мамку, нежно, как не обнимал никогда раньше, и тихо шепнул ей на ухо:

— Специально, мам. Специально для нас с тобой…

Мать удивленно посмотрела на сына и спросила:

— А чего же ты всем голову морочил? Столько лет, а, сынок?

Вечером это узнали остальные Силкины, мужики.

— Ну и чего дурковал так долго? — спросил младшего сына Минька. — Раньше-то не мог, что ли? Тогда не получалось, а теперь, значит, получилось?

— Дурачок — он и есть дурачок, чего с него взять-то, с Иванушки? — беззлобно обронил Леха, совсем не удивившись братову исцелению. — А чего ходил, молчал все, как будто на весь свет надулся? И в школе б не цепляли, и девки б давали уже давно…

Он посмотрел на Миньку, и оба прыснули.

— Ты, сынок, не обижайся. — Минька потрепал младшего по голове. — Это мы так… От радости… Просто у Силкиных до этого отродясь картавых не было в фамилии, вот мы и… шутим…

Ванька на родных обижаться не стал. Потому что у него был друг. И у них была книга, которую они читали, и им было хорошо вдвоем и интересно вместе. И еще потому, что он искренне верил — Дохлик понимает каждое сказанное им, Ванькой, слово, а слово это всегда было ласковым и теплым, и эти ласковые слова Ванька постигал вместе с ним, потому что раньше их почти не слышал, да и не произносил сам.

К середине зимы Дохлик оформился окончательно и стал выглядеть как высокопородный образец с бывшей ВДНХ.

— Такого красавца и колоть жалко, — обмолвилась как-то мать.

Ванька с Лехой были в школе, а у Миньки как раз начались зимние каникулы — застой по всем направлениям в добывании средств для жизни.

— Дохлого-то? — переспросил он жену. — А чего жалеть-то, он свое отбыл. Теперь на нем картох нажарим, а то зажился очень, жрать стал — не прокормишь. Кабан — он и есть кабан. Пудов на четырнадцать потянет, как думаешь, а, мать?

— Жалко его… — Мать присела на край скамейки и сложила руки на коленях. — И Ванька, я смотрю, с ним, как с малым дитем возится, все ходит чего-то, ходит…

— Это к свинье, что ль? — Минька пораженно уставился на жену. — Ванька? — Он почесал затылок. — Правду Леха говорит, дурачок он, Иванушка, все же… — Силкин старший включил телевизор и уставился в экран. — Ладно, пусть ходит… До Рождества… Может, лишние полпуда наберем, а то и пуд. А к Рождеству по-любому завалим кабана. Леха завалит, по-солдатски. Я ему штык насажу, пусть опробует…

Мать покорно согласилась:

— Лешка сможет… А Ваньку… это… Услать надо куда…